Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
Встреч с гражданским населением Восточной Пруссии у нас было совсем немного, подавляющее большинство местных жителей успело эвакуироваться. Помню, что на окраине Кенигсберга надпись на выцветшем плакате призывала всех жителей, особенно женщин, немедленно эвакуироваться, чтобы не стать жертвами советских извергов и насильников.
О первых встречах в Зидлунге с группой женщин, отсиживавшихся в полуподвале, и с пожилыми родителями девочки-подростка я уже рассказывал. Отмечу, что, видя этих насмерть перепуганных людей, я не злорадствовал и не желал им зла, может быть, даже сочувствовал. Примерно такие же чувства я испытал, когда во время уличных боев в Кенигсберге вместе с группой солдат оказался в просторном холле какой-то гостиницы, где собралось много пожилых немок.
В середине июня, когда уже не было войны и мы располагались в Пиллау, нас послали убирать созревшие зерновые километрах в двадцати от города. Мои все умевшие солдаты где-то разыскали конную жнейку, и работа шла полным ходом, а я прогуливался, осматривая окрестности. Увидел одинокий домик вдалеке и пошел к нему. На крыльце правил косу пожилой мужчина-инвалид, он был без одной ноги. Я затеял разговор, из которого узнал, что мой собеседник потерял ногу на Восточном фронте в Первой мировой войне и оказался в русском плену. Провел там три года, оттуда же привез вот эту косу. По поводу нынешнего поражения Германии он взволнованно сказал: «Я ведь предупреждал их, — и он направил указательный палец куда-то вдаль, — что нельзя связываться со страной, где умеют делать лучшую в мире сталь», — теперь его палец указывал на косу.
В июле из-за конфликта с командиром полка я оказался в резерве артполка. С командой из пятерых солдат меня направили на небольшой безлюдный хутор собирать свежие овощи для полковой столовой. Один раз в сутки из полка прибывала повозка с хлебом, солью, сахаром, жиром, чаем и куревом, а мы доверху загружали ее картофелем и разнообразной витаминной продукцией местных огородов. Удобно разместившись в небольшом домике, мы жили как в раю.
На второй день нашей командировки, когда мы садились к столу, отведать свежеприготовленный обед, неожиданно увидели, что к дому приблизилась стройная женщина. Мгновенно забыв об аппетитной еде, мы вышли навстречу. Это была прекрасно сложенная темно-рыжая немецкая девушка лет восемнадцати. На ее лице было множество прыщей. Девушка, ее звали Анни, рассказала, что она и две престарелые «фрау» живут в доме на противоположном краю хутора, и спросила, не могут ли русские отдавать им остатки своей пищи, так как женщины голодают. Когда я перевел солдатам эту просьбу и сказал, что, пожалуй, сможем выделить им по небольшой порции, ни один не возразил. Анни ушла, а через несколько минут они втроем уже стояли с мисочками в руках у нашего порога.
В течение нескольких дней, пока мы находились на хуторе, эта троица регулярно, дважды в день посещала нас, получая по куску хлеба и тарелке супа. Когда эти визиты стали надоедать, я спросил, почему бы им не готовить еду самостоятельно: вокруг масса бесхозных огородов, а отсутствие печеного хлеба можно восполнить кашами из зерен неубранной ржи. Выслушав мой совет, старушки отрицательно закачали головами. «Что вы, как можно? Ведь все это — не наше», — сказала старшая из них.
На второй или третий день нашего знакомства с немками вид лица Анни уже не вызывал такого отвращения, как в первый момент, и я решился спросить, чем она больна. Девушка глубоко вздохнула и поведала ужасную историю.
Дом Анни находился недалеко от этих мест. Когда стало известно, что приближаются советские войска, она, как почти все соседи, собрал а в сумку нехитрые пожитки и отправилась в Пиллау, чтобы эвакуироваться морем. Преодолеть пешком тридцать километров не составляло проблемы для сельской девушки, но в самом начале пути она оступилась и болезненно подвернула ногу. Дальше пришлось ковылять, опираясь на палку, и Анни опоздала: в нескольких сотнях метров от причала ее нагнали русские и приказали возвращаться домой. Обратный путь продолжался целую неделю, в течение которой, как она рассказала, с ней переспало около девяноста солдат. «Я лишь недавно начала ходить, первые недели лежала с высокой температурой. Спасибо приютившим меня старушкам, они так заботились обо мне» — так закончила Анни свой печальный рассказ...
Последними немцами, встречи с которыми возвращали мои мысли к годам войны, были многочисленные пленные, работавшие в Киеве на восстановлении варварски разрушенных зданий. Многие десятки недавних вояк в течение двух лет восстанавливали корпуса Киевского политехнического института, где с февраля 1946 года я продолжал прерванную войной учебу. Немцы, худые и замызганные, работали под конвоем. Труд их был нелегок, лица невеселые. Но ни капли сочувствия не возникало в моей душе. «Поделом вам, — мысленно говорил я им. — Зачем приходили на чужую землю? Зачем убивали наших людей, разрушали и жгли города и села? Пусть о вашей судьбе помнят немцы будущих поколений, а моего сочувствия вам не будет».
Глава 19. Очень полезные трофеи
В ходе успешных наступлений в 1944–1945 гг. наши подразделения довольно часто обнаруживали брошенные отступающим противником склады боеприпасов и военного имущества (горюче-смазочные материалы, запасные части, технический спирт, различное продовольствие и даже алкогольные напитки — спирт, вино и др.). Естественно, бойцы передовых частей, первыми обнаруживавшие трофейное добро, без разбору подхватывали и пускали в дело все казавшееся пригодным для еды и питья. Вскоре стали приходить слухи о жертвах неосторожного потребления этого рода добычи, а именно о групповых отравлениях трофейным спиртом иногда со смертельным исходом или с потерей зрения. Такие трагедии происходили в разных соединениях, на разных фронтах. Вслед за слухами появились публикации в фронтовых газетах, предупреждавшие о том, что «коварный враг» умышленно отравляет оставляемое им продовольствие и спиртосодержащие растворы. Были изданы приказы, возлагавшие ответственность за последствия подобных инцидентов на командиров подразделений. Страх смерти, слепоты или серьезного дисциплинарного наказания умерил аппетиты самых алчущих и сдерживал остальных от неосмотрительного потребления «трофеев». Теперь все стали бдительными, очень осторожными. Любопытная история, напоминающая о настроениях этого периода, произошла и в нашей батарее.
Как Волынкин разгадал секрет трофейного «вещества»
Была середина осени 1944 года. После нашего прорыва у Шяуляя дивизию отвели на короткий отдых во второй эшелон. Наш полк расположился в лесу, весь личный состав жил в землянках. В первый же день отдыха помстаршины батареи Алексей Немухин попросил меня взглянуть на непонятную находку нашего пожилого ездового Волынкина. Накануне, проезжая на своей повозке со снарядами мимо помещения, в котором по всем признакам когда-то размещался склад немецкого военного имущества, Волынкин обнаружил брошенный немцами и не подобранный солдатами передовых частей небольшой, литров около ста, металлический бочонок с загадочным веществом, жирным на ощупь и без запаха. На всякий случай Волынкин взгромоздил бочонок на повозку и привез находку в расположение батареи. Немухин извлек из бочонка и показал мне небольшую порцию белого вещества, напоминавшего не то технический вазелин, не то топленое коровье масло. Очень слабый запах, исходивший от «вещества», показался мне каким-то «минеральным». Алексей поинтересовался, не сгодится ли находка для смазки личного оружия или пушек, но я, поосторожничав (а вдруг в «веществе» содержится какая-нибудь кислотная примесь или другая гадость), отверг эту идею.
