Роберт Леки - Каска вместо подушки
Вернувшись, мы обнаружили лагерь свернутым. Все было готово к отправке.
Ночной дозор, в котором участвовали парни из нашего разведывательного подразделения, был проведен под носом у противника на Новой Британии. Их перевезли через пролив на торпедном катере, а до берега они добрались на резиновой лодке. Информация, которую они привезли, — а досталась им она дорогой ценой, поскольку их катер обстреляла тяжеловооруженная японская баржа, — была достаточно цепной. Место, где нам предстояло высадиться, почти не защищалось.
В ту ночь нас собрал командир и произнес традиционную напутственную речь, как всегда накануне боя.
Мы собрались на дороге, идущей перпендикулярно берегу. Командир говорил уверенным, но достаточно злым тоном. Он говорил так, словно всей душой ненавидел японцев. Его голос был голосом человека, лично пострадавшего от японцев и имеющего все основания для кровной мести. Он явно хотел показать, что эта война — его личное дело, а вовсе не работа. Его разглагольствования грешили показной горячностью и потому казались фальшивыми. Не было у него повода так лезть из кожи вон.
— Убивайте японцев, — говорил командир. — Я хочу, чтобы вы убивали как можно больше японцев. И еще я хочу, чтобы вы не забывали о своем высоком звании морского пехотинца. Там, куда мы направляемся, будет горячо. Там придется очень экономно расходовать боеприпасы. Поэтому, прежде чем стрелять, убедитесь, что вы видите противника. Не нажимайте на курок, пока не убедитесь, что цель перед вами. А уж потом пролейте кровь врага.
Вот так.
Мы выслушали его проникновенную речь и разошлись по палаткам.
Был канун Рождества.
Отец Честность готовился к всенощной. Под пирамидальным навесом был сооружен алтарь, и мы собрались на торжественное богослужение. Сгорбившись под дождем и стоя на коленях в грязи, мы слушали рассказ о великой жертве Христа. Окруженные уродливыми, отвратительными реалиями современной войны, мы превозносили Божьего Сына.
Святой, святой, святой...
Отец Честность говорил негромко. Он напомнил, что не все из нас доживут до следующего Рождества, и, быть может, кто-то умрет уже сегодня.
Он сказал, что мы должны горько сожалеть о наших грехах и просить у Господа прощения для тех, кто причинил нам зло. Мы должны готовить наши души к смерти.
Мы пели псалмы. Более чем девятнадцать веков назад в Вифлееме родился младенец, которого мы славили промозглой, темной ночью на затерянном в Тихом океане острове. Мы пели ему гимны и знали, что завтра наши руки обагрятся кровью.
Но мы все равно пели: одни — сдержанно, другие — с надеждой, третьи — механически, четвертые — с отчаянной решимостью, положив одну руку на сердце, а другую — на рукоять штыка. И лишь допев до конца, мы отправились отдыхать.
Утром нам на суда.
Нас накормили восхитительным рождественским ужином. Мы разбрелись по берегу, по просторам, покрытым мелкой вулканической пылью, где виднелся лишь один ряд гигантских, похожих на наши дубы, деревьев. Нам дали индейку с картофелем, хлеб и даже мороженое на десерт. Такое изобилие не могло не порадовать накануне битвы.
Затем доставили рождественскую почту. Мы почувствовали себя царственными особами, которые, закончив банкет, величественным мановением руки призвали менестрелей для увеселения и получили их. И весь остаток дня мы провели, продолжая пикник на черном пляже.
Когда стемнело, мы поднялись на суда, которые должны были отвезти нас в Новую Британию, иными словами, перевезти через пролив Дампьер. Утром нас ожидал бой.
Плавание, начавшееся ночью, было безмолвным. Мы возвращались на войну.
3На тенистых берегах Новой Британии, где тропический лес спускается по крутым холмам к самой воде, мы, подразделения 1-й дивизии морской пехоты, атаковали и уничтожили японцев. Здесь же мы их пожалели.
Жалеть врага — признак или безумия, или силы. Полагаю, что в нашем случае это был признак силы.
Мы испытали жалость к ним в самом конце, когда они бежали — разбитые, деморализованные, охваченные паникой. Они убегали и уползали от нас, крепких американцев, которые умеют приспосабливаться к любой ситуации, и даже в джунглях чувствуют себя лучше, чем маленькие желтолицые человечки. В этом и заключалась наша сила.
Джунгли и дождь отличали Новую Британию от Гуадалканала. Я понял, что здесь все будет по-другому, в тот самый момент, когда спрыгнул со сходней нашего десантного корабля, за несколько прыжков преодолел узкую полоску черного берега и пырнул из солнечного света в полумрак джунглей. В этот момент произошло сразу два события: пошел дождь, и мы начали преследовать противника.
Когда стих грохот канонады и рев пикирующих самолетов, наш новый командир батальона устроил командный пункт примерно в пятидесяти метрах от кромки воды. Атакующие роты выдвинулись вперед, чтобы занять позицию по оборонительному рубежу, имевшему форму полумесяца, упирающегося острыми краями в берег. Его максимальная ширина составляла 9,5 километра.
Наше подразделение не должно было двигаться дальше. Нам предстояло остаться на этом самом месте в одиночестве, «оседлав» идущую вдоль берега дорогу, в то время как остальные будут штурмовать мыс Глосестер на северо-западе. Мы образовали своего рода оборонительный клип между нашей дивизией и противником, который, как считали, находится к югу от нас. Следующее к японцам подкрепление обязательно должно пройти мимо нас. Итак, мы оказались в полном одиночестве, без связи с основными силами, поскольку, как объяснил командир, в силу естественных причин здесь не действует радиосвязь.
Отсюда командир ежедневно высылал разведывательные патрули. С характерной для этого человека неутомимой точностью он продолжал отправлять людей на разведку неизвестной территории, начиная с момента высадки. Они уходили и возвращались; туда и обратно, на юг, запад, север и восток, постепенно углубляясь все дальше и дальше, протискиваясь, словно щупальца, органы чувств нашего батальона — военного организма, лежавшего в джунглях и пытающегося отыскать противника.
Во время одной из экспедиций в северном направлении наш патруль наткнулся на тело разведчика из роты Е, считавшегося пропавшим без вести. Судя по всему, перед смертью он дрался врукопашную. На его теле было обнаружено двенадцать штыковых ран. Видимо, противники упражнялись в нанесении колющих ударов. А в рот ему они запихнули кусок плоти, срезанный с руки. Товарищи убитого сказали, что там у него была татуировка: эмблема морской пехоты — якорь и глобус. Японцы отрезали ее и затолкали несчастному в рот.
