Эммануил Казакевич - Весна на Одере
- Значит, вы в академию не едете? - застенчиво спросил Мещерский.
- Нет, уж после войны поеду, - сказал Лубенцов.
Начались расспросы: что говорят в штабе армии, что предпринимают немцы на других участках фронта?
Все были в приподнятом, праздничном настроении. Один из разведчиков сказал, восторженно размахивая руками:
- Видели, товарищ гвардии майор, что на дорогах делается? Какая силища! А народу-то, народу сколько! А пушек! Ну, катиться немцу кубарем, даром что на него вся Европа работала!
- Шли, шли и дошли, - удовлетворенно вздохнул старшина Воронин и неожиданно сказал: - Выходит, товарищ гвардии майор, пора приниматься за шило и молоток.
Представление о шиле и сапожном молотке никак не вязалось с обликом Воронина, кавалера пяти орденов, непревзойденного по храбрости разведчика. Лубенцов улыбнулся и впервые за войну взглянул на каждого бойца в свете его прошлой профессии.
Итак, "великий" Воронин был сапожником, Митрохин - литейщиком, Чибирев работал на Днепре бакенщиком, Оганесян, этот неопрятный, брюзгливый и добрый человек, - искусствовед, а капитан Мещерский еще никем не был - он перед самой войной кончил десятилетку.
И только Лубенцов до войны был тем, чем он остался по сей день: кадровым военным.
- Ну, друзья, - сказал он, скрывая за шуткой свое волнение, - пока вы еще не сапожники, а солдаты, расскажите, что нового в дивизии.
Но тут в дверях показалось постное лицо майора Антонюка, помощника Лубенцова. Он никогда не отличался веселым нравом, а теперь был особенно угрюм.
Ему трудно было скрыть свое разочарование. Он надеялся, что отъезд начальника на учебу повлечет за собой повышение по службе его, Антонюка.
Майор Антонюк знал назубок уставы и наставления, в армии был давно, имел отличную выправку, раньше был кавалеристом и немало гордился этим. Он кончил специальные курсы по разведке и считал себя большим знатоком разведывательной службы.
К Лубенцову у него было сложное отношение. Конечно, он не скрывал от себя качеств гвардии майора. Однако он склонен был считать недостатками Лубенцова то, что другими признавалось за достоинства. Он, например, осуждал манеру Лубенцова обращаться с разведчиками запросто и по-товарищески. Далее, он считал, что Лубенцов совершенно напрасно учится у Оганесяна немецкому языку: не к лицу начальнику обучаться чему бы то ни было у подчиненного, словно школяру какому-нибудь. Вообще он считал, что в Лубенцове много "гражданского", а "гражданское" для Антонюка было синонимом неполноценного. Например, к капитану Мещерскому он стал относиться попросту с презрением, узнав, что тот втихомолку пописывает стихи.
Лубенцову все это было известно. Он иногда посмеивался, изредка сердился. Но стоило гвардии майору повысить голос, и Антонюк сразу стушевывался. Вообще он уважал только сердитых начальников. Лубенцов говорил про него:
- На него не накричишь - ничего не сделает... И про других думает то же самое.
Но теперь Лубенцов был слишком счастлив вступлением в Германию и встречей с Таней, чтобы обратить внимание на недовольный вид Антонюка. Он внимательно разглядывал карту с нанесенными на ней данными об оборонительных сооружениях противника вдоль реки Кюддов. Разведчики, окружив своего начальника, благодушно покуривали махорку и ждали распоряжений. Уж это они знали: неугомонный гвардии майор работу для них найдет! И действительно, он, подумав, встал с места, прошелся по комнате и сказал:
- Ну, что ж! Воевать надо! Я думаю, мы выбросим разведпартию вперед, надо разведать укрепления по реке Кюддов... Это ведь сооружения знаменитого Восточного вала! Готовьте людей, Мещерский. Вы пойдете старшим. Я схожу к генералу, согласую вопрос. - Он обратился к переводчику: - А пленные есть?
- Есть.
- Допрашивали их?
- Да так, немножко.
- Про Кюддов спрашивали?
- Нет, - сознался переводчик.
Лубенцов укоризненно взглянул на Антонюка, но ничего не сказал, надел шапку и пошел к командиру дивизии.
IV
Возле дома, где поместился командир дивизии генерал-майор Середа, было очень шумно. Видимо, приехало какое-то большое начальство: у палисадника стояла легковая машина и бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом. В дом и из дома то и дело пробегали штабные офицеры с папками, очень озабоченные и даже чуть напуганные. Один из них шепнул Лубенцову на ухо:
- Знаешь, кто у нас? Сизокрылов!
Да, у комдива находился сам член Военного Совета генерал-лейтенант Георгий Николаевич Сизокрылов. Лубенцов нерешительно остановился, потом все-таки поднялся на крыльцо.
В прихожей было полно народу. Тут сидели порученцы и адъютанты Сизокрылова, автоматчики из его охраны и вызванные офицеры штаба дивизии. Было тихо. За дверью раздавались негромкие голоса.
Нет, теперь заходить к комдиву не стоило. Прислонясь к дверному косяку, Лубенцов обдумывал слова доклада на случай, если член Военного Совета пожелает вызвать разведчика.
Распахнулась дверь, и на пороге показался начальник политотдела дивизии полковник Плотников.
- Пошлите за Лубенцовым, - сказал он кому-то из дивизионных офицеров.
- Я здесь, - отозвался Лубенцов.
- Ага! Заходи!
В обширной полутемной комнате было очень тихо. В дальнем углу на диване сидел сухощавый седой человек в генеральской шинели. Напротив него стоял навытяжку командир дивизии генерал-майор Середа. Еще какой-то, незнакомый Лубенцову, генерал-майор - судя по эмблемам на погонах танкист - и два полковника стояли поодаль.
Лубенцов хотел доложить о своем приходе, но, почувствовав, что атмосфера в комнате напряженная, и, от души пожалев своего комдива, который, несомненно, за что-то получал нагоняй, встал "смирно" у стены.
Первое услышанное им слово было "карета". Он насторожился, удивленный.
- Да, в каретах даже, - сказал член Военного Совета, видимо продолжая разговор. - На чем хотите ездят... Сегодня мне пришлось остановить три каких-то шарабана, доверху нагруженных вашей пехотой, Тарас Петрович, - он помолчал и сказал уже тише и, как показалось Лубенцову, не без лукавства: - Впрочем, не только вашей... - посмотрев на Середу в упор, он произнес раздраженно: - Садитесь, чего же стоять!
Генерал Середа сел, а Сизокрылов встал с места и заговорил, прохаживаясь по комнате:
- Успешное и быстрое наступление - дело хорошее, но и оно имеет свои теневые стороны. Чересчур ретивые командиры в наступлении часто забывают о дисциплине. В войсках появляется этакое ухарство - нам, мол, все нипочем, раз мы такие храбрые... А на вражеской территории это может вылиться в очень неприятные эксцессы. Все вы, как пьяные, ходите: в Германию, дескать, вступили... А между прочим, нужно эту самую Германию по-великолуцки брать, завоевать ее нужно!
