Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Да, поистине Чибирев сказал самое главное, и Лубенцов благодарно улыбнулся ему.
Лубенцов любил своего ординарца, несмотря на его чудачества. О людях Чибирев говорил полупрезрительно, с видом непререкаемого судьи, и не так просто было получить похвалу из уст этого замкнутого, многодумного солдата.
Про Лубенцова он говорил:
- Это человек.
Про Антонюка, которого не любил и втайне не уважал, он отзывался так же кратко:
- Это не человек.
Разведчики иногда посмеивались над ним, спрашивая то про одного, то про другого:
- Как ты думаешь, Чибирев, это человек или не человек?
Правда, смеяться над ним было довольно опасно. В гневе он проявлял бешеный нрав.
Оганесян начал выкликать поодиночке пленных.
Два интересных симптома сразу бросились Лубенцову в глаза. Во-первых, немцы принадлежали к различным соединениям и тыловым гарнизонам; регулярные, специальные, резервные и охранные части совершенно перемешались между собою, являя картину растерянности и паники, царившей в германской армии. Во-вторых, за несколько часов плена немцы уже успели совсем потерять свою военную выправку и превратились в то, чем они были до войны, - в чиновников, лавочников, ремесленников, рабочих, крестьян. Этим они коренным образом отличались от прежних пленных. Те и в плену оставались солдатами.
Видимо, они уже всерьез поняли, что Германия потерпела поражение. Правда, не все. Обер-фельдфебель из разбитой 25-й пехотной дивизии, Гельмут Швальбе, мрачно поблескивая сумасшедшими глазками, ответил на вопрос о перспективах войны так:
- В темных шахтах, - сказал он с пророческим видом, высоко подняв грязный палец, - куется тайное оружие огромной силы... оно спасет Германию.
Тощий немец, стоявший за спиной этого Швальбе, презрительно и злобно сказал:
- Er ist ja verruckt, aber total verruckt, dieser Ese!*
_______________
* Он совсем с ума спятил, осел этакий!
Среди пленных началась негромкая перебранка, которая, видимо, возникала не впервые. Лубенцов с удовлетворением отметил, что Швальбе одинок, большинство смеется над ним, а остальные подавленно молчат.
Об укреплениях на реке Кюддов пленные знали больше понаслышке, однако и эти крупицы сведений были тщательно отмечены и записаны Лубенцовым.
Час, данный разведчику членом Военного Совета, истекал. Гвардии майор оставил Оганесяна в сарае для продолжения допроса, а сам, захватив с собой ординарца, пошел к командиру дивизии.
Здесь уже царила предотъездная суета. Автоматчики торопливо занимали места на скамейках бронетранспортера. Они подвинулись, дав место Чибиреву.
Из дома вышел Сизокрылов. Оглядевшись и заметив разведчика, он кивнул ему, затем попрощался с Середой и Плотниковым и направился к машине.
- Поехали, - сказал он.
Лубенцов сел рядом с шофером; член Военного Совета с генералом-танкистом и полковником, своим адъютантом, поместились сзади. Машина неслась по асфальту, мягко покачиваясь. На повороте дороги она нагнала медленно ползущую, запряженную четверкой лошадей карету.
Лубенцов украдкой взглянул на члена Военного Совета. Генерал сидел с закрытыми глазами. Машина обогнала злополучную карету. Лубенцов готов был поклясться, что это та самая, чоховская, колымага. Но он не мог определить точно: машина мчалась слишком быстро, и к тому же начинало темнеть.
V
Карета действительно была та самая. В ней находились только капитан Чохов и рыжеусый сибиряк, восседавший на козлах в качестве кучера. Остальные попутчики с утра разбрелись по своим частям.
Чохов сидел, мрачно покуривая. Он заметил в огромной легковой машине Лубенцова и подумал о нем с неопределенным раздражением: "Опять этот майор... Проповедник... Знаем мы их..." Он никак не мог простить Лубенцову его презрительного жеста и ядовитых слов, да еще при женщине. "Красавчик, - думал он, - наверно, какой-нибудь тыловик... Смеется все время... Немцев спасает... Чистюля".
Полк, куда направлялся Чохов, был уже близко, деревня, где стоял штаб, появилась за первым же поворотом.
- Погоняй, - сказал Чохов.
Рыжеусый хлестнул лошадей бичом.
Штаб полка разместился в длинном доме с островерхой черепичной крышей. Перед домом росли три старых развесистых дуба. Оставив карету возле этих дубов, Чохов четким шагом проследовал мимо часового, удивленного зрелищем странного экипажа, и, протиснувшись среди стоявших и сидевших здесь ординарцев, посыльных и писарей, вошел в небольшую комнату. Маленький майор говорил по телефону. Писарь и телефонист сидели за столом.
Молодцевато, с залихватской плавностью приложив руку к ушанке, Чохов доложил:
- Капитан Чохов прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.
- ...Смотри, Весельчаков, - кричал майор в телефонную трубку, деревню возьми! Что значит - стреляют?.. А что ты думал, тебя с музыкой будут встречать?..
Положив трубку, майор сказал телефонисту:
- Вызови мне "Лилию"... Как там поживает сей белый цветок, узнаем.
Потом он обернулся к Чохову, взял его предписание и спросил:
- Ну?
"Занятный живчик - подумал Чохов. - Неужели начальник штаба?"
- На должность командира роты? - спросил майор.
- Так точно.
- Давно на этой должности?
- Два года.
- Давненько, - произнес майор и, махнув рукой телефонисту, чтобы тот замолчал со своей "Лилией", спросил: - Почему так?
Чохов смотрел прямо в глаза майору непроницаемыми серыми решительными глазами.
- Не знаю, - ответил он.
Майор усмехнулся:
- Вот как? А кто же знает?
- Начальство знает, - сказал Чохов.
Майор хмыкнул и вышел в другую комнату.
- Это кто? - спросил Чохов у писаря коротко и повелительно.
- Начальник штаба полка.
- Как, ничего парень?
- Кто? Товарищ майор? - удивился писарь такому панибратскому тону в отношении начальника штаба, Героя Советского Союза, майора Мигаева. Ничего...
Майор вернулся, переговорил с вызванной, наконец, "Лилией", белым цветком, и сказал, обращаясь к писарю:
- Зачислить капитана Чохова командиром второй стрелковой роты. А это что там за колымага? - вдруг заинтересовался он каретой, стоявшей за окном.
- Это моя, - сказал Чохов.
Мигаев рассмеялся:
- Ах, вот ты какой граф! Поня-ятно!.. Брось эту телегу! Роту тебе дают пехотную, а не моторизованную... И учти, нам комбат нужен. Будешь человеком - назначим комбатом.
- А мне и так ладно, - сказал Чохов.
- Да иди ты, странный ты человек! - притворился рассерженным майор.
- Есть идти, - меланхолически ответствовал Чохов и повернулся, снова приложив руку к ушанке с молодцеватой небрежностью.
Когда он уже открыл дверь, Мигаев крикнул вслед:
- А где вторая рота, знаешь?
- Найду, - односложно сказал Чохов и вышел.
Чохов был родом из Новгорода. Он рос без отца, со старушкой-матерью в домике на окраине города. Старший брат работал в Ленинграде на заводе. Когда началась война, Чохову было девятнадцать лет, он только что окончил педагогический техникум и был влюблен в соседскую дочку Варю Прохорову, светловолосую ясноглазую девушку, которая училась в техникуме вместе с ним и с начала учебного 1941 года должна была начать преподавать в школе. Чохов же собирался ехать к брату в Ленинград с тем, чтобы поступить там в институт.
