Тоти Даль Монте - Голос над миром
Когда отца вместе с мамой перевели на работу в Мольяно, он получил место дирижера тамошнего оркестра.
Пока маэстро Менегель проводил репетиции с оркестром, старательно переписывал бесчисленные партитуры, сочинял органную музыку, которая затем исполнялась на торжественных мессах в окрестных церквах, нежная и романтичная «синьора Мария» посвящала свободные часы чтению и, кажется, даже сочинению стихов. Она была счастлива в браке. Впрочем, очень скоро у нее появились свои заботы и хлопоты — родилась Антониетта, иначе говоря, Тоти.
Сколько раз я пыталась воскресить в памяти образ моей дорогой матери, которая, увы, умерла, когда я была еще крошкой. С помощью нескольких пожелтевших фотографий я припоминаю задумчивое лицо, тоненькую фигурку в наглухо закрытых простеньких платьях. И тогда в памяти всплывает, как не раз я подвергала тяжкому испытанию терпение мамы своей резвой беготней, постоянным пением и всякими шалостями.
Однажды я умудрилась оторвать несколько пуговиц от ее платья и отправилась играть в «блошки» со своими друзьями, уже шумевшими во дворе.
Когда же я закрываю глаза, погружаясь в воспоминания далекого прошлого, то словно слышу мамин голос, умоляющий служанку увести меня, потому что от моих бесконечных трелей у нее голова кругом идет. Пожалуй, моя страсть к пению, проявившаяся с самых ранних лет, была единственным яблоком раздора между отцом и матерью.
В самом деле, маэстро Менегель ни о чем больше не мечтал, как привить мне свою пламенную любовь к музыке. А синьора Мария хотела видеть дочь благоразумной, смирной девочкой, которая внимательно слушает ее сказки, стишки и прилежно учится вышиванию. Но вот заставить меня посидеть спокойно было весьма нелегкой задачей.
В моих играх, повадках, во всем поведении было что-то предвещавшее мою будущую судьбу, словно уже тогда меня инстинктивно (да-да, это несомненно был инстинкт) влекло к сцене, к театру.
В этой связи помнится случай, происшедший со мной на званом обеде в честь бракосочетания моей тети Ракеле с графом Градениго. На обед были приглашены папа, мама и я. Мне кажется, я и сейчас вижу улыбающиеся лица, нарядные платья, цветы, сверкающую белизну пышного стола, мешочки с конфетами, в форме рога фамильного герба старинного рода Градениго… Вспоминаю смех, веселые шутки, крики «эввива», манящие запахи еды, искрящуюся пену вина. Внезапно, подчиняясь таинственному порыву, девочка встает на стул, смело взбирается на заставленный подносами, бутылками, тарелками, стаканами, вазами с цветами стол, немного растерянно оглядывается вокруг, подозревая, очевидно, что шалость зашла слишком далеко, собирается с силами и начинает… петь. Да-да, я запела, зазвучали песенки, которым меня с такой любовью и терпением учил отец, преподавший мне и первые уроки игры на фортепьяно. На этом мое туманное воспоминание обрывается. Но нетрудно дополнить его, прибегнув к помощи воображения. Аплодисменты гостей и хозяев, строгие взгляды мамы и еле сдерживаемая радость моего растроганного отца.
Зато я хорошо помню, как разбила в нашей столовой коньячный хрустальный сервиз, настоящую редкость для того времени. Произошло это в тот самый миг, когда я, завернувшись в воображаемую мантию, принялась разыгрывать перед зеркалом одну из своих самых драматических сцен.
И вот снова наплывают воспоминания из далекого-далекого прошлого. Теперь передо мной возникает известный музыкант Амилькар Менегель: он дирижирует популярными воскресными концертами оркестра Мольяно. В котелке на гордо поднятой голове, кругленький и весьма торжественный в своем тесном черном костюме, он с воодушевлением, уверенно взмахивает дирижерской палочкой, а затем с достоинством кланяется бурно аплодирующим зрителям.
Я точно слышу голос матери, которая читает удивительно трогательные страницы из «Сердца»,[1] а я, притихнув, обливаюсь слезами. Я уверена, что и сейчас, если начну перечитывать рассказы Де Амичиса и его книги «Маленький ломбардский разведчик», «Сардинский барабанщик», «Маленький падуанский герой», «Римская кровь», «От Апеннин до Альп», при воспоминании о милой маме у меня снова потекут слезы.
А как можно забыть поездки из Мольяно в Пьеве ди Солиго? Мы с отцом садились в первый поезд, идущий из Мольяно в Сусегана: вагоны третьего класса были старые, скрипучие, слабо освещенные масляными лампами, качавшимися при каждом толчке. И, словно в такт их покачиванию, мы с отцом, прижавшись друг к другу, вполголоса напевали дуэты Мендельсона. Выезжали мы еще затемно и, добравшись до Сусегана, в ожидании, пока приведут в порядок дилижанс, отправлялись в полутемную гостиницу, где за тесно сдвинутыми столами многочисленные посетители пили кофе с молоком из большущих чашек. До сих пор при одном воспоминании о тех временах я ощущаю запах этого суррогатного кофе, которое торжественно подавали на медных подносах с изображением короля и королевы Елены.
В начале этого века мама произвела на свет сына, Пьеро, который стал ее последним ребенком. Родители были безмерно счастливы. Наконец-то родился долгожданный мальчик. Но их радость, увы, длилась недолго.
Мама так и не поднялась с постели. Она заболела послеродовой горячкой и дней через сорок умерла.
Я не помню ее во время долгой агонии. Впоследствии отец рассказывал, что, когда к ней возвращалось сознание, мама хотела меня видеть и все звала меня слабеющим голосом.
Отец, совсем еще молодой, остался с двумя маленькими детьми на руках.
В первые недели траура он сочинил песню и заставил меня ее выучить. Она была примерно такой:
Отец, не надо одежды этой черной.
Ведь цвет ее меня пугает.
Как будто вечером вдруг лампа угасает
И ночь во тьму наш домик погружает.
Нет-нет, одежда эта мне не мила,
Ее, ты помнишь, мама не любила.
Конечно, стихи эти риторичны, незатейливы и не слишком складны, но они хранят аромат больших человеческих чувств, который не заглушить нашему легкомысленному времени.
Мне остается добавить, что благодаря постоянным урокам отца уже в пять лет я знала теорию музыки, сольфеджировала и успешно справлялась с гаммами, играя на фортепьяно. В девять лет отец научил меня петь простейшие романсы Шуберта, Шумана и несложные классические арии других композиторов.
Однако я не собираюсь утверждать, что была вундеркиндом, а лишь с твердой уверенностью хочу сказать, что при всей своей природной одаренности я всецело обязана отцу моим музыкальным развитием.
Конечно, справедливо, что артистами родятся, но столь же справедливо, что ранняя и строго продуманная подготовка совершенно необходима для того, чтобы талант достиг наивысших результатов.
