Майя Плисецкая - Тринадцать лет спустя
Теперь по порядку.
Кровожадный паук (Патрик Дюпон) поджидает запоздалых путников. Что пауки делают со своими плененными жертвами, всем известно. Появляется юноша в круглой японской крестьянской шляпе. В таких шляпах на полях работают крестьяне в Японии, Китае, Вьетнаме. Подобострастный слуга несет за мной мой багаж. Два больших чемодана Походка и пластика мои замедленны, таинственны. Паук гостеприимно зазывает странника в свою обитель. Мой подобострастный слуга снимает с меня длинный черный плащ, и я оказываюсь в элегантном черном же фраке «В таком выступала Марлен Дитрих», — объяснил мне Бежар. Фрак должен был подчеркнуть мужскую принадлежность путника.
На генеральной под фраком я была облачена в белую крахмальную сорочку-манишку. Но после всех замысловатых бежаровских па нашего дуэта сорочка-манишка оказывалась у меня то на голове, то на шее, то напрочь закрывала все лицо. И на премьеру Бежар обрядил меня в черную водолазку под фрак. С ней мы сосуществовали мирно.
Но возвращаюсь к действию балета.
Наш дуэт с Дюпоном-пауком оканчивался моей гибелью. Я превращалась в безвольное, застывшее существо, с которым паук обходился как с механической куклой. Упустила сказать, что паук был женщиной, обряженной в тяжелое шелковое платье. Да еще с платком на голове Опять бежаровская игра полов. Паук — женщина. Путник — мужчина.
Испив кровь жертвы, паук торжествует (сама все время сбиваюсь — кто он, кто она). В ликовании паук внезапно сбрасывает платье и платок и оказывается седой патлатой колдуньей.
Я лежу бездыханно.
В мерцающем свете сквозь прибрежные камыши прокрадывается тень с японским барабаном. Тень бьет в барабан колотушкой, движется по сцене и склоняется над бездыханным юношей. От звуков барабана и волшебных пластических пассов барабанщика я медленно оживаю. И начинаю свой танец.
На всех зарубежных исполнениях «Курозуки» этим барабанщиком был сам Бежар. Его участие в спектакле каждый раз добавляло японской легенде глубинный, философский смысл и хорошую порцию чертовщины. Имя Бежара как действующего лица в программке не значилось. Но от его пассов, барабанных тремоло веяло жутью и потусторонними мирами.
Пока Патрик Дюпон выделывал головоломные комбинации, я, очнувшаяся в другом конце сцены, усаживалась за трюмо. Впервые за свою карьеру мне надлежало закурить на сцене, а потом наводить у трюмового зеркала макияж. Я долго и тщательно красила губы.
…В недавнем фильме «Ave Майя», который создали Никита Тихонов и Андрис Лиепа, Алексей Ратманский в своем рассказе обо мне вспоминал, как на исполнении «Курозуки» в Финляндии, в тот момент, когда Дюпон демонстрировал запредельные бежаровские технические трюки, сам Ратманский и его балетные сотоварищи концентрировали свое внимание на моей пантомиме крашения губ перед зеркальным трюмо. Это был высокий комплимент блистательного танцовщика и замечательного хореографа в мой адрес. Кто-кто, а Ратманский — художник, жадно интересующийся всякими новациями — был отвлечен от технических нововведений мужского танца моим маке-up на сцене. Я услышала об этом не без чувства гордости. Позволю себе похвастаться.
…Возвращусь к спектаклю. Закончив свой косметический туалет, я медленно подымалась из-за трюмо, и невидимые зрителю прислужники надевали мне на плечи роскошное цветастое кимоно. Какими только красками кимоно не переливалось. Золото, пурпур, огненные языки пламени, лазурь, изумруд. Кимоно было тяжелое, с длинным хвостом — увесистым треном. Но я должна была действовать, ворожить, карать, мстить, надвигаясь через всю сцену на теряющего свою дьявольскую силу Дюпона. Мне надлежало наказать паука-людоеда. Он терял силы, слабел, «корежился» в танцевальных конвульсиях. И наконец погибал, сраженный ударами моих ног. Курозука садилась на поверженного паука, накрывая его своим кимоно, и праздновала победу.
Бежар ставил мне балет в Лозанне. Там, где у него теперь после Брюсселя базируется его труппа и знаменитая школа.
Какая-то необъяснимая связь между моим телом и хореографическим мышлением Бежара несомненно есть. Ни одна хореография не входила в меня так споро и органично, как все, что показывал мне Бежар. И постановка «Курозуки» уложилась всего в пять дней. А освоить эту лексику после «Лебединого», «Дон Кихота», «Спящей» было совсем непростым делом.
Бежар был мною доволен. И вторым же вечером пригласил нас с Родионом и Патриком Дюпоном в шикарный швейцарский ресторан.
— Там лучшее fondue в Лозанне. Вы любите fondue? Правда, для балетных фигур эта еда самая нежелательная, — дополнил свое приглашение Морис.
Вечером мы вчетвером весело окунали кусочки сдобного белого хлеба в кипящий у нас на столе чугунок с пенящимся и громко булькающим коктейлем из различных сыров. У каждого в руках была длиннющая тонкая вилка с разноцветной рукояткой — у каждого гостя своего оттенка. И запивали швейцарское лакомство ледяным ароматным белым местным лозаннским вином. Вкусно очень. Но калорий!..
Мне кажется, что партия паука-людоеда — одна из удавшихся работ Дюпона. Я видела его на сцене много раз в самых разных балетах, танцевала с ним, но никогда он не нравился мне так безоговорочно, как в этой партии. И партнером он здесь был безупречным. Позже я танцевала с ним «Послеполуденный отдых фавна» Нижинского. Это было хорошо, но не безупречно. В чем-то наши трактовки не совпадали. Но в «Курозуке» он был поистине совершенен. Немалое количество лет Дюпон руководил балетом парижской Гранд-опера, снимался в нашумевших французских художественных фильмах. Был избалован вниманием людей и успехом. Но работе над «Курозукой» он отдавал себя без остатка. Чутко внимал превосходнейшей музыке современного японского композитора Маядзуми. Мне кажется, Дюпон сам чувствовал, что эта роль станет одной из самых запомнившихся в его репертуаре.
Дюпон всегда разъезжал с маленькой собачкой. Она была его дитем, внучонком, братцем, игрушкой. Много раз — даже на моем опыте профессионального общения с ним — бурно конфликтовал с таможней или ветеринарной службой, как она там называется, о просроченных собачьих прививках, нечетких собачьих фото в звериных паспортах, собачьих визах. И всегда безбожно опаздывал из-за этих баталий на гастрольные репетиции. К концу своей танцевальной карьеры он пристрастился к «зеленому змию» и, к ужасу менеджеров, очищал все содержимое мини-баров в течение дня. Потом он… запел. Совсем неплохо. Собрал свою рок-группу и выступал с успехом на престижных площадках. Его хитом стали русские романсы — «Очи черные», «На заре ты ее не буди», «Две гитары за стеной», «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Пел он их по-русски, смачно выговаривая слова.
