Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
— У-у-у… — взвыл Альмин, складываясь пополам, и боком завалился на пол, прижимая ладони к ушибленному месту.
— Отдыхай пока, — подвел итог экзекуции Федоров. — Заодно и о жизни поразмышляй. Кто-то ведь и пришибить может за подлость.
— Все равно ты сядешь! — всхлипнув, пообещал с пола Альмин.
— Дурак! Хоть капля ума есть — промолчишь в тряпочку. А впрочем…
Капитан обреченно махнул рукой и стал надевать китель.
ВрИО главного «пропагандиста» совету не внял: на следующий же день настрочил заявление в военную прокуратуру и рапорт на имя редактора. Эти документы позднее подкрепил копиями акта судмедэкспертизы…
Как ни старался полковник Чаров замять скандальный случай, ЧП получило широчайшую огласку в штабе округа и даже докатилось до Министерства обороны. Над выпоротым майором откровенно потешались; Федорова, не отрицавшего факта «ремнеприкладства», пугали тюрьмой, а у редактора с издевкой выспрашивали про «новые методы воспитания подчиненных», которые творческий спор решают столь нетривиально.
Ну, просто набей Федоров Альмину морду — скажем, по пьяному делу не поделив бабу или сто граммов на посошок, никто бы особо не удивился: что ж, дело житейское. Нет, наказали бы, конечно, и не слабо, но… Но — младшему офицеру высечь ремнем старшего, как нашкодившего пацана? По-озвольте, это уже нонсенс, а где его корни?
Их срочно пытались отыскать одни проверяющие за другими. Прилетали даже два полковника из ГлавПУРа, пребывание которых на южной земле влетело редакции и лично Чарову в копеечку: столичные гости знали толк в хорошей выпивке и деликатесных закусках. Редакцию лихорадило, а редактор последними словами проклинал себя за то, что на летучке, решив «поэкспериментировать», сразу не заткнул рот Альмину, а потом — «из ошибочной демократии» — разрешил до конца высказаться Федорову. Нет уж, демократия истинно хороша, только когда она процветает по соседству, а в своем огороде сорную траву надо вырывать с корнем и немедленно.
И все же по-настоящему Чаров забеспокоился, лишь когда узнал, что капитану-бунтовщику всерьез собираются припаять статью 242 имевшего в то время силу Уголовного кодекса РСФСР 1961 года: «Насильственные действия в отношении начальника» (глава о воинских преступлениях), даже в части первой предусматривающую лишение свободы на срок от двух до десяти лет, а в военное время — смотри часть два — карающую вплоть до смертной казни. Руководителю, подчиненного которого осудят за такое преступление, однозначно потом будет очень трудно усидеть в собственном кресле. Редактор это прекрасно осознавал и потому спешно помчался на секретные переговоры с военным прокурором.
Результатом их явилось рождение датированного задним числом приказа об отзыве из отпуска подполковника Корявина, отысканного и отобранного у родственников. При наличии «живого» штатного начальника проступок Федорова трактовался уже куда менее серьезно: как «нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими, при отсутствии между ними отношений подчиненности», статья 244 того же УК РСФСР. Нанесение побоев или иное насилие в этом случае наказывалось значительно скромнее — но, впрочем, тоже лишением свободы: на срок до двух лет.
Переквалификация майору Альмину крайне и абсолютно не понравилась. Он яростно протестовал и даже пытался продемонстрировать военному прокурору свою еще не окончательно зажившую задницу, но был с позором изгнан из служебного кабинета. В редакции вокруг «пропагандиста» образовался вакуум, а от подполковника Корявина высеченный поимел такую словесную выволочку, каковой в жизни еще никогда не заполучал.
Федоров пока числился находящимся в очередном отпуске и под подпиской о невыезде.
В конечном итоге на суде, напоминавшем фарс, капитан получил год лишения свободы условно и, разумеется, был спешно уволен из Вооруженных Сил.
Альмину офицеры редакции объявили бойкот. Руководство печатного органа в нем участия как бы не принимало, но и не пресекало. Бойкотируемый немедля настрочил жалобу на имя начальника Политуправления ЮжВО. Колесо проверок завертелось вновь…
Через какое-то время майора так-таки изгнали из редакции: от греха подальше, коллективу спокойнее. По нелепейшему капризу судьбы Альмину как-то удалось зацепиться в Политуправлении округа: сначала числясь за штатом, а впоследствии, войдя в доверие к начальнику «политуправы», прорваться на должность военного цензора — человека, облеченного огромными полномочиями, одной из обязанностей которого являлось курирование окружной газеты.
Сколько крови попил бывший «пропагандист» из офицеров редакции за два года сверхпридирчивой цензуры, пока его чуть ли не силой вытолкнули в Москву, в академию, — не считано и не мерено. Особенно Альмин свирепствовал над статьями своего бывшего начальника, ставя бесконечные вопросы на полях материалов и отчеркивая красным карандашом целые абзацы, якобы содержащие крамолу.
Ходили слухи, что цензору неоднократно устраивали «темную», но только после третьего или четвертого раза он наконец-то дал согласие отбыть в столицу, на учебу.
О судьбе Федорова толком мало что известно: капитан запаса уехал из областного центра. Вроде бы на периферию, в Черноземье — на родину родителей.
1998
«ТОРЖЕСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ»
Люди из давнего прошлого — часть его самого. А случись нежданная встреча с ними, так поневоле ностальгически впадаешь в «горькую усладу воспоминаний». Или — реже, конечно, — в воспоминания без услады. Как вместо терпкого старого вина вдруг да выхлебнуть уксуса. Эх, житие наше, житие…
Поначалу моя супруга, наконец-то выбившая летний отпуск, в Подмосковье собиралась одна. Тетка у нее в Сергиевом Посаде. Единственная здравствующая. Бабуле уже за восемьдесят, но она еще весьма шустра плюс дока в кулинарии. И гостей принять всегда готова, как пионер со стажем.
К поездному вояжу в столицу и окрест ее я присоединился в последний момент, потому и угодил на верхнюю боковую полку плацкарты. (У жены — нижняя, купе, соседний вагон.) Э, да чего там! Докатим! У меня ведь тоже в Подмосковье не без родственников. Дядька. Двоюродный. В Истре. В прошлом году семьдесят разменял.
В Москву прибыли утром, на Казанский вокзал. Когда и откуда электрички на Сергиев Посад идут, жена давно в телефонном режиме выяснила. Запрятали мы дорожную сумку «мечта оккупанта» и одноосную тележку в камеру хранения, прихватили остатки домашней еды, зонтик да и двинули просвещаться по вечно спешащей столице.
Программу нам за полдня освоить предстояло плотную. Красная площадь и Александровский сад, Московский зоопарк и Третьяковская галерея… И вот, когда на фоне памятника самому Третьякову нас сфотографировала девушка, личиком напоминавшая няню Вику, и мы сосредоточенно оценивали семейный портрет на экране цифрового аппарата, рядом кто-то загадочно произнес:
