Лучано Паваротти - Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе
Фильм будет называться «Да, Джорджо», продюсер — киностудия MGM. Я играю роль итальянского тенора (пока все идет неплохо), который отправляется петь в Америку и влюбляется в миловидную женщину, своего врача. Возможно, когда выйдет моя книга, фильм, осмеянный, уже будет сметен с экрана, но я все же не удержался от искушения.
Я всегда любил кино, особенно американское. Часто удивляю своих заокеанских друзей, когда выясняется, что лучше них знаю старые голливудские картины. Например, если кто-нибудь при мне говорит: «Как мне нравились Грейс Келли и Джимми Стюарт в «Идеальном убийстве», я тут же поправляю: «Нет, не Джимми Стюарт, а Рей Милленд». И на меня глядят так оторопело, словно думают: «Он и в самом деле итальянец или только прикидывается им?»
В любом случае можете себе представить, что означает для меня сниматься в Голливуде. Как я уже сказал, всегда охотно берусь за любое новое дело и верю в успех. До сих пор все удавалось. Отчего же не проявить немного смелости и тут?
Конечно, история моего превращения в кинозвезду, даже в такой специальной области, как опера, имеет, разумеется, свои хорошие и плохие стороны. Главное преимущество в гонораре — тут платят намного больше. Этот экономический фактор важен не только потому, что касается дорогих автомобилей, недвижимости в Модене, охраны своей персоны и семьи. Он означает также, что мне не придется петь слишком часто, губя голос и здоровье, и смогу отказываться от партий, которые, как подозреваю, не очень подходят для меня в вокальном или драматическом плане.
Другое немалое преимущество кинематографической известности — сразу получаешь много новых предложений. И можешь, наконец, выбрать действительно нечто любопытное.
Надо ли говорить, что со всех концов сыплются просьбы спеть еще один «Бал-маскарад» или еще одного «Риголетто», но многие директора театров обладают более широким воображением, и мне иногда везет на интересные инициативы с их стороны, от которых никогда не отказываюсь, откуда бы они ни исходили. Некоторые к тому же увлекательны просто сами по себе.
Признаюсь, мне нравится, когда меня узнают в общественных местах. Я люблю людей и стремлюсь установить с ними живой контакт. Если собеседники думают, будто уже знают меня немного, сделать это легче. Некоторые знаменитости держатся настолько высокомерно, что публика даже не рискует к ним приблизиться. А к другим она, напротив, испытывает самое дружеское расположение именно потому, что они общаются, что называется, по-свойски, и к ним относятся, как к друзьям. Я счастлив, что принадлежу ко второй категории, и надеюсь всегда оставаться таким же.
Я сказал, что известность имеет свои минусы, но отнюдь не те, какие вы, наверное, представляете. К примеру, поклонники отнимают уйму вашего времени. Это верно. Недавно меня попросили расписаться на моих пластинках в нью-йоркском магазине грампластинок. Меня ждали там в шесть часов вечера ненадолго — часа на два. В час ночи я еще сидел в магазине — его не закрывали — и продолжал раздавать автографы. Я подписал примерно шесть тысяч пластинок. Естественно, я остался безмерно счастлив, что их продали только шесть, а не шестьсот тысяч.
Другие артисты наверняка посчитают, что существует немало иных, куда более приятных способов провести семь вечерних часов. Другие, но не я. Общение с людьми, которые любят мое пение, составляет столь важную часть моей жизни, что встречи с ними приносят особое удовольствие.
Таким образом, то, что некоторые знаменитости считают скучным и нудным делом, пустой тратой времени, для меня оборачивается подлинной радостью.
Что касается отрицательных сторон славы, то две из них настолько выделяются среди прочих, что, кажется, других и нет вовсе. Я имею в виду долгие разлуки с семьей и необходимость постоянно летать самолетом. Я уже говорил, как скучаю без Адуа и девочек, когда надолго расстаюсь с ними. А моя ненависть к самолетам сильнее меня. Каждый раз, когда поднимаюсь по трапу, страдаю неимоверно. Но тут уж ничего не поделаешь.
Есть еще одно неудобство, правда, не столь существенное по сравнению с необходимостью постоянно пребывать в разъездах, но в равной мере неприятное. Недавно я начал понимать, что знаменитостей, если они ведут себя, скажем так, не совсем идеально, нередко осуждают немного строже, чем обычных людей. Если простой человек — я имею в виду незнаменитый — теряет терпение и начинает возмущаться по какому-то поводу, то в круговороте повседневных плохих и хороших дел это быстро забывается.
Но если какая-нибудь знаменитость вдруг выразит недовольство или взорвется гневом, все начинают горячо обсуждать подобное событие и, возможно, запомнят его надолго, если не навсегда. Два-три таких случая, и вот уже весь мир убежденно твердит: «Да, он хорошо поет, но у него очень тяжелый характер, он очень неприятен как человек, какая-то капризная примадонна…»
А между тем это «плохое» поведение нередко всего лишь результат какого-нибудь недоразумения. Я вовсе не хочу сказать, что сам всегда поступаю только разумно, но все же гораздо чаще, нежели может показаться стороннему наблюдателю со стороны. Вот вам пример. Недавно я выступал с концертом в Бруклин-колледже. Когда выступаю с таким почетным концертом, особенно где-то в совершенно незнакомом зале, мой агент нанимает лимузин и отвозит меня на место, а потом ожидает у подъезда, чтобы отвезти обратно в гостиницу.
В тот вечер в Бруклине стоял прямо-таки арктический мороз. Я надолго задержался после концерта, так как, если только еще есть силы, непременно остаюсь на сцене и раздаю автографы всем желающим. Тогда, я думаю, передо мной прошли все, кто присутствовал в зале, а потом пришлось отправиться на прием, устроенный в другой части колледжа для преподавателей и музыкантов. Наконец, спустя два часа, я попал в свою гримуборную и снял фрак, так сказать, свою концертную униформу.
Лимузин ожидал меня у служебного входа, но шофер не включил двигатель. В машине оказалось холодно, как на северном полюсе. Я буквально стучал зубами, ожидая приехавших со мной в Бруклин-колледж секретаршу, концертмейстера и двоих друзей, которые где-то задержались дольше меня. Я возмутился, почему водитель не включил отопление. При этом не повысил голоса, нет, ничего подобного, а только обратил внимание, что ему следовало бы согреть салон. В конце концов, ему платили за три часа безделья.
Короче говоря, дело пустяковое. Но потом до меня дошло, что шофер наверняка подумал, стоило ли так сердиться из-за подобной ерунды. Ведь ему, конечно, даже в голову не пришло, что мы, певцы, очень боимся простудиться. Он просто не знал, что я отношусь к своему голосу как к чему-то существующему совершенно отдельно от меня, как к чудесному подарку, полученному от судьбы, и обязан беречь его. Водитель увидел во мне только раздраженного типа, строившего из себя оперную примадонну.
