Василий Голубев - Крылья крепнут в бою
- Леша, - предупредил я его, - учти, сильный зенитный огонь. Особенно в западной части леса. Атакуй с пикирования.
- Понял, спасибо, - ответил Лазукин.
Его шестерку противник встретил разноцветными трассами спаренных "эрликонов", пулеметных установок и серыми шапками зенитных разрывов. Немцы поняли, что они обнаружены, и теперь оборонялись всеми средствами противовоздушной обороны.
Потом мне рассказывали о том, как протекала штурмовка.
Тяжелые пушечные "ишачки" били залпами. Один заход, второй... Алексей завел шестерку на третью атаку, вошел в пикирование, тут его и настиг вражеский снаряд. Я уже знал, как это бывает: перед глазами вспышка и разом - глубокая тишина. Алексей пришел в сознание в момент, когда его истребитель терял последние метры высоты. Его правая рука безжизненно висела, он перехватил управление левой рукой, потянул на себя. Самолет поднял тупой нос и с набором высоты пошел над лесом. И опять на какие-то секунды в глазах потемнело, перед приборной доской поплыли разноцветные круги, во рту стало солоно. Надо держаться, надо побороть слабость - иначе все, гибель.
Алексей собрал последние силы и левой рукой повел своего израненного "ишачка" к аэродрому. Спасешь машину-и сам спасешься. Увидишь опять Шурочку, друзей.
Истребитель летел в окружении боевых товарищей. Но силы покидали летчика. Он торопливо взглянул вперед, на землю, и увидел: лес, поле аэродрома, деревня, огибавшая его с северо-запада, и большой холм, покрытый снегом, были подернуты какой-то подвижной оранжевой пеленой, местами принимавшей красную окраску.
Шасси левой рукой не выпустить, да и сил больше нет. Алексей убрал газ, с трудом дотянулся до магнето, выключил мотор, подобрал ручку. Самолет; подняв снежный вихрь, прополз метров шестьдесят по снегу и остановился посреди летного поля. От стоянок к самолету бежали люди.
- Что с тобой, Леша? - расстегивая привязные ремни илямки парашюта, спросил Кузнецов и, запнувшись, покачал головой. - Да ты, родной, кажется, здорово того... Сейчас мы тебя осторожно...
Лазукин, смертельно бледный, что-то прошептал. Окружающие едва разобрали:
- Товарищ командир, группа задание выполнила, но вот... сволочи... в кабину...
Кровь пошла изо рта, Алексей потерял сознание. Подъехала санитарная машина. Врач наскоро перевязал его. Раны оказались тяжелыми. Правая рука перебита, осколки глубоко врезались в грудь н правый бок. Алексея увезли в деревню, в санитарную часть, а мы, летчики, как только самолеты были готовы, опять и опять двумя группами по восемь - десять машин поднимались в воздух на штурмовку лесного массива. Фашисты там казались крысами, забежавшими в ловушку.
К вечеру наши части полностью окружили "дамское сердце", а мы, уже в сумерках, шестеркой, собранной из всех эскадрилий, нанесли последний удар по центральной части леса.
Когда на высоте 1250 метров я подвел истребителей к цели, зенитчики врага молчали. Мы, как на полигоне, сделали два захода по горящему лесу. Позже пункт наведения благодарил нас по радио за хорошую, точную работу.
Поздно вечером мы с Анатолием Кузнецовым пришли в санитарную часть. Там уже собралось много друзей Лазукина. У изголовья сидела Шурочка. Алексей был в сознании, но дышал с трудом, струйка крови запеклась в углу рта. Врач посмотрел на нас и показал знаком, чтобы мы молчали. Алексей вдруг начал часто моргать глазами, силясь что-то сказать. Пальцами левой руки, лежавшей на его перевязанной груди, он манил нас - просил приблизиться.
Мы сели рядом с топчаном, на котором он лежал.
- Лета, - сказал Кузнецов, - немец в лесу разгромлен. Командующий армией передал по радио благодарность летчикам. Ты давай... Поправляйся, а мы пока повоюем и за тебя.
Глаза Алексея повлажнели, он заговорил чуть слышно, задыхаясь:
- Я все ждал, когда вы придете, спасибо... Толя, возьми мой самолет, отомсти за меня. Я уже, наверное...
Голос его сорвался, по телу прошла дрожь. Алексей покинул нас навсегда.
Утром 17 марта на бортах самолетов 2-й эскадрильи белой краской были написаны слова: "Отомстим за Алексея Лазукина".
Весь день шли тяжелые воздушные бои на участке прорыва 54-й армии. Противник усилил истребительное прикрытие своих войск и сопровождение бомбардировщиков. В полку своевременно были приняты меры, решено не распылять силы, а действовать двумя группами по восемь-десять самолетов, составленных из всех эскадрилий. В каждом вылете мы усилили верхний эшелон группы. Это принесло неплохие результаты. В течение дня мы шесть раз вступали в бой, сбили четырнадцать самолетов врага, не имея потерь,
На построении, давая указания летчикам, я ощутил на себе пристальный и какой-то непривычно жесткий взгляд Петрова. Казалось, истомленное, обострившееся лицо его состоит из одних глаз, - в них горела решимость. Понимал ли он, почему его не шлют на задание? Может быть...
Как бы там ни было, отпустив летчиков, я позвонил начальнику штаба и объяснил положение с Петровым.
- Понимаете, Петр Львович, человек морально надломлен. Вы просили вчера выделить двух человек на связной У-2 в Новую Ладогу. Вот его и пошлю, пусть немного расслабится, на боевом ему сейчас нельзя, погибнет, и это будет на нашей совести... А вечером что-нибудь придумаем.
- Не возражаю, - после небольшой паузы ответил начальник штаба. Только вот что комполка скажет, когда узнает, что мы на перевозку почты поставили такого бойца?
- А вы по старой дружбе растолкуйте ему, что к чему, и скажите, что с петровским звеном весь день будет летать комэск. Ну, а если он сам вдруг захочет подняться, с удовольствием уступлю ему место. Редко же летает...
Ройтберг громко засмеялся, видимо, командира на КП не было, и тут же пообещал, что постарается это дело устроить.
- А на командира ты не греши. Это все-таки не Охтень. У него на земле куча дел, из эскадрилий не вылезает, и не дядя же планирует всю боевую. Таких людей беречь надо.
- Ясно.
- Будь здоров.
Мартовские сумерки наступают медленно. Сильный ветер рвет полотнище гвардейского знамени, медленно покачиваются штыки идущих в строю краснофлотцев. Мороз крепчает, в темнеющем небе загораются звезды. Полк колоннами поэскадрильно взбирается на холм. Летчики, сменяя друг друга, несут гроб, обитый красным бархатом, в котором как будто спит между боевыми вылетами один из честнейших и храбрейших советских воинов-авиаторов Алексей Лазукин.
Гроб установлен на вершине холма. Боевые друзья и товарищи стоят вокруг-молчаливые, строгие.
Гвардейцы клянутся у могилы друга выполнить до конца свой долг перед ленинградцами, перед воинами фронта и флота. С высокого холма они видят вдали скованное льдом Ладожское озеро, по которому тянутся сотни, машин с затемненными фарами. Хлеб, горючее, боеприпасы - все это, не жалея сил и жизни, охраняют и прикрывают с неба летчики 4-го гвардейского полка.
