Иван Майский - Перед бурей
строении и вдруг ни с того, ни с сего воскликнул:
— Непременно нужно выпустить прокламацию!
Я не знал, что значит прокламация, но считал нелов
ким обнаруживать свое невежество. Поэтому я сделал
умный вид и ответил:
— Что ж, давай выпустим!
Гоголев знал еще меньше меня, но, конечно, поспешил
присоединиться к большинству.
Олигер пришел в чрезвычайный восторг и предложил
не откладывать дела в долгий ящик. Он зазвал нас с Го
голевым к себе домой, и все мы трое спешно приступили
к «выпуску прокламации», или, точнее, Олигер командо
вал, а мы с Гоголевым исполняли его приказания. С не
обычайной быстротой сам Олигер набросал текст «прокла
мации». Я сейчас не могу восстановить ее точного содер-
161
жания, но помню, что выдержана она была в довольно
высокопарных выражениях, грозила «страшной расправой»
всем «кровавым собакам, пьющим народную кровь» и при
зывала граждан г. Омска «проснуться и взять в руки ду
бину покрепче». Мы с Гоголевым не знали, что сказать
по поводу произведения Олигера, но, в конце концов, ре
шили, что возражать нечего: очевидно, все «прокламации»
так пишутся. Олигер должен это лучше знать. Автор же
«прокламации», составив текст, долго мусолил карандаш
во рту и все придумывал, как бы подписать свое произве
дение. Не найдя, видимо, ничего более подходящего, он
вдруг выхватил карандаш изо рта и размашистым почер
ком поставил под текстом «прокламации» коротенькое
слово: «Мы».
Теперь надо было «прокламацию» размножить. Олигер
сбегал в военную аптеку, которой управлял его отец, и
тайком притащил оттуда небольшой гектограф с чернилами.
«Прокламация» была быстро переписана печатными бук
вами (чтобы не узнали почерка) при помощи гектографи
ческих чернил и затем отпечатана в количестве полусотни
экземпляров. Я в первый раз в жизни имел дело с гек
тографом, и работа на нем мне очень понравилась. В даль-
нейшей жизни эта гимназическая учеба мне весьма приго
дилась. Затем был сварен мучной клейстер, и мы стали
обсуждать, как лучше организовать расклейку нашего
произведения. Решено было так: каждый берет с собой
стакан клейстеру с кисточкой и пачку «прокламаций», и
все мы отправляемся в различные части города для рас
клейки. По окончании своей миссии вся тройка вновь
собирается у Олигера для обмена сообщениями о резуль
татах.
Признаюсь, у меня сильно билось сердце, когда я, рас
прощавшись на углу улицы с Олигером и Гоголевым, от
правился в свое первое нелегальное приключение. Было
уже поздно — около часу ночи. Омск спал глубоким сном.
Фонарей в городе в то время не было, и на улицах царила
кромешная тьма. Только в высоте сверкали звезды. Снег
крепко хрустел под моими ногами, а под шубой о колено
бился подвязанный к поясу стакан с клейстером. Я быстро
побежал по своему участку, выбирая дома и наклеивая на
них прокламации. От времени до времени я останавливал
ся и прислушивался: не идет ли кто? Но везде царила
мертвая тишина. Только на базаре я услышал издали рав-
162
номерный стук колотушника1
и поспешно притаился за
одной из лавок. Последний листок я наклеил на парадные
двери жандармского управления, и, чрезвычайно доволь
ный удачным выполнением своей миссии, я быстрым ша
гом направился к дому Олигера, по дороге глотая свежий
морозный воздух. К двум часам ночи весь наш «триум
вират» вновь собрался: дело было сделано, полсотни ребя
ческих «прокламаций» белели на домах и заборах омских
улиц. Мы были страшно взволнованы и стали ждать по
следствий своего выступления.
На следующий день город был полон шопотов, слухов,
толков о «подметных письмах» (слова «прокламация» не
существовало в лексиконе тогдашних омичей), а жандарм
ский полковник Розов находился в состоянии полного
остолбенения. Обленившийся и обрюзгший от полного без
делья, ибо до того в Омске не было никакой «крамолы»;
Розов ездил к генерал-губернатору с докладом, нарядил
следствие для поимки «злоумышленников» и бестолково
метался по своему кабинету в ожидании его результатов.
О «прокламации» стало известно в гимназии, и все — уче
ники и преподаватели — терялись в догадках о том, кто
бы мог это сделать. Мы же, трое мальчишек, крепко дер
жали язык за зубами (ничего не знали даже другие члены
нашего кружка) и с смешанным чувствам гордости и тре
пета наблюдали вызванную нашими действиями суматоху.
Через неделю стало ясно, что Розов не сумеет открыть
«злоумышленников», а еще через неделю шум, порожден
ный «прокламацией», стал стихать, тем более, что на гори
зонте нашей гимназической жизни внезапно обнаружились
новые крупные события.
В конце марта учитель словесности Петров задал нам
для домашнего сочинения тему: «Литература екатеринин
ской эпохи». Тема имела весьма отдаленное отношение к
современности, но такова уже атмосфера предреволюци
онной эпохи, что любая, даже самая маленькая искра
способна вызвать сильный электрический разряд. Мы об
суждали заданную тему на нашем кружке и решили раз
работать ее так, чтобы «небу было жарко». Как всегда,
Олигер со своим горячим темпераментом вынесся вперед
и задал тон всему нашему выступлению. Щеголяя цитатами
и словечками, Олигер в своем сочинении писал, что «Екате-
1
с деревянными колотушками.
В Омске в то время ночные сторожа на главных улицах ходили
163
рина столкнула с престола своего слабоумного мужа»,
что, будучи очень капризной женщиной, она «раздаривала
сотни тысяч крепостных своим многочисленным любовни
кам», что, ведя просвещенную переписку с Вольтером и
Дидро, царица в то же время не терпела критики своих
действий со стороны русских писателей и что все эти и
многие другие обстоятельства наложили свой отпечаток на
«литературу екатерининской эпохи». Все изложение Оли
гера было красочно, бойко, складно, но несколько беспо
рядочно, а главное — недопустимо дерзко по условиям то-
