Иван Майский - Перед бурей
с Олигером на льду Иртыша набрасывали организацион
ную схему нашего кружка, братья Марковичи и их дом за
нимали почетное место в наших соображениях. Этот дом
должен был стать главной штаб-квартирой кружка.
Далее, мы решили включить в кружок того самого Го
голева, который явился исходным пунктом скандала на
уроке Михновского; Сорокина — несколько медлительного,
но развитого гимназиста из Семипалатинска, в дальнейшем
ставшего профессором медицины; Петросова — бойкого и
способного сына омского адвоката, и, наконец, Веселова—
крестьянского парня (теперь мы сказали бы «из кулацких
слоев»), обнаруживавшего редкие способности и резкую
оппозиционность. Мы долго обсуждали с Олигером еще
две кандидатуры — Михаила Усова и Коли Понягина.
Усов был первый ученик, много знал, много работал. Он
пользовался большим престижем в классе, но стоял как-то
в стороне от общественных интересов. Впоследствии из
Усова вышел крупный ученый-геолог, ставший одним из
корифеев сибирской науки. Понягин был сын преподавате
ля естествознания в женской гимназии, умный, симпатич
ный мальчик, страстно увлекавшийся ловлей бабочек, сбо
ром растений и т. п. Однако за гербариями и коллекциями
156
насекомых Понягин мало замечал окружающий мир со
всеми его неустройствами и противоречиями. По зрелом
размышлении мы с Олигером решили, что ни Усов, ни
Понягин не подходят к задачам нашего кружка, и оста
вили их в стороне.
Вскоре наш кружок заработал полным ходом. Это было
так ново, так увлекательно, так непохоже на все, что мы
знали и делали до тех пор. Собирались мы большей частью
у Марковичей, иногда у меня, иногда у Олигера или Пет¬
росова. Никакой строго определенной программы работ у
кружка не было. Не было также и какого-либо руководи
теля из старших. Наоборот, мы скрывали свою затею не
только от гимназических преподавателей, но и от родите
лей, ибо далеко не были уверены в их отношении к наше-
му предприятию. Как я писал около того времени Пичуж
ке, у нас в кружке процветала «буйная демократия», и
все были равны. Фактически наиболее активную роль в
кружке играли Олигер и я, нам секундировали прочие чле-
ны. Однако между Олигером и мной была большая раз
ница в темпераменте, умонастооении, вкусах, подходе к
вещам. Несмотря на то, что Олигер был сыном военного
аптекаря из прибалтийских немцев, натура у него была
художественная, эмоциональная, порывистая, с резкими
сменами настроений и необычайной впечатлительностью.
Строгий порядок был ему глубоко враждебен, его стихий
но тянуло к анархизму. Он увлекался романтизмом, любил
красивую фразу, пышный образ, охотно уносился в облака,
теряя почву под ногами. Я по сравнению с ним (но только
по сравнению с ним!) являл образец трезвости и рациона
листичности, стоял ногами на земле, поклонялся науке
и имел тенденцию к известной организованности. Мы часто
с Олигером сталкивались, вели полемику, спорили до изне
можения. Остальные кружковцы делились в своих симпа
тиях и, смотря по обстоятельствам, примыкали то ко мне,
то к Олигеру.
В результате жизнь кружка шла шумно, сумбурно, бес
порядочно, но страшно весело, с подъемом и с огромной
пользой для нашего развития. Предоставленные самим се
бе, мы экспериментировали, делали петли и зигзаги, от
крывали давно открытые истины, но все время кипели в
интенсивной работе мысли, в искании и нахождении пра
вильного пути.
Мы начали с коллективного чтения Писарева и Добро-
157
любова. Особенно сильное впечатление на нас произвела
знаменитая статья Добролюбова «Когда же придет на
стоящий день?» Мы долго обсуждали ее, сравнивали
«темное царство» середины прошлого века с «темным цар
ством» наших дней и единодушно приходили к выводу,
что до «настоящего дня» не близко и сейчас. Очень много
споров вызвала также статья Писарева «Пушкин и Белин
ский». Я целиком поддерживал «развенчание» Пушкина и
точку зрения утилитаризма, развиваемую Писаревым; Оли¬
гер, наоборот, отстаивал великого поэта. Это повело к
оживленной дискуссии о задачах литературы и искусства
вообще, о реализме и эстетизме, о «чистой поэзии» и
«поэзии гражданской». Уже тогда, в этих полудетских
спорах, я твердо стал на сторону реализма и «граждан
ской поэзии», — этим установкам я остался верен и в по
следующей жизни. В том, что мы в те дни думали и го
ворили, несомненно, было много наивного, мальчишеского,
смешного, но одновременно в этих спорах и обсуждениях
оттачивалась мысль, зрело сознание, накоплялись знания.
Большую роль в работе кружка играли проблемы нау
ки, в особенности проблемы астрономии. Об этом больше
всего позаботился я. Мое увлечение астрономией еще сто
яло на очень высоком уровне, и «звездные влияния»
постепенно покоряли всех членов кружка, включая Оли¬
гера. Я принес и прочитал модную в то время книжку
французского астронома К. Фламмариона «Конец мира»,
в легкой и увлекательной форме трактующую вопрос о ги
бели Земли, — это дало толчок горячей дискуссии, продол
жавшейся несколько вечеров, о происхождении солнечной
системы, о рождении и угасании звезд, о жизни на других
планетах, о бесконечности вселенной. В ходе нашей дис
куссии мы камня на камне не оставили от религиозного
учения о сотворении мира.
Мало-помалу мы перешли к чтению собственных произ
ведений в кружке. Я ознакомил кружок со своей статьей
«Наша гимназическая наука», о которой упоминал раньше.
Она нашла горячий отклик в сердцах всех членов кружка,
и мы долго и страстно обсуждали те «реформы», которые
следовало бы внести в систему средних учебных заведе
ний. Потом — это было уже в начале 1899 года — Олигер
прочитал нам только что написанную им повесть «Друг»,
которая произвела на нас тогда сильнейшее впечатление.
Повесть была выдержана в стиле полудетской трагической
158
романтики, но от этого она только еще больше нам нрави
лась. Содержание ее вкратце сводилось к следующему.
