Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Академии моральных и политических наук, тем самым социальный статус их становился
одинаков, отныне и пожизненно они принадлежали к одному клану избранных, имя
которому было Институт (Institut de France).
Институт, высшее официальное учреждение в Париже, созданное, выражаясь языком того
времени, “для споспешествования” наукам и искусствам, в то время состоял из пяти
Академий: Французской Академии, Академии надписей и изящной словесности,
Академии наук, Академии художеств и Академии моральных и политических наук. Самой
известной из них безусловно была Французская Академия, куда пожизненно избиралось
сорок академиков (бессмертных). Вакансии в ней открывались только за смертью одного
из “бессмертных” академиков. Французская Академия была и самой старейшей
официальной академией в Европе. В течение девятнадцатого столетия она, наряду с
Лоншанским гуляньем и кафе Тортони, была тем местом, которое непременно должны
были посещать французские модники и великосветские туристы со всех концов света. В
приемные дни Французской Академии, когда избирался новый бессмертный, перед ее
дверьми выстраивались очереди, в которых приходилось стоять и знаменитостям. Так
доктор Верон, (в те времена он был директором Оперы и человеком весьма
состоятельным), рассказывал в своих воспоминаниях, что в день, когда во Французскую
Академию принимали Тьера, ему пришлось стоять в очереди бок о бок с самим Шарлем
Морисом Талейраном, князем Беневентским, и графом Матье-Луи Моле, известным
государственным деятелем Франции, в 1836-1839 гг. занимавшим пост министра-
президента и министра иностранных дел. И хотя доктор Верон описывает то, что
происходило в 30-х годах, в последующие годы ничего не менялось, все также рвались
модники и светские люди на эти церемонии. Вот как описывает свои наблюдения в 1875
году Эдмон де Гонкур, когда в Академию принимали Александра Дюма-сына:
“Эти праздники ума организованы достаточно плохо; и несмотря на изрядный холод,
приходится долго стоять в очереди между рядами полицейских и пехтуры, удивленных
этой толкотней, среди красивых дам, которые прикатили в экипажах, и мужчин с
орденскими ленточками.
Наконец мы у дверей. Появляется распорядитель... Нет, это прославленный Пенгар,
парижская знаменитость, - известностью он всецело обязан своей грубости; щеки как
студень, весь в черном, зубы изогнуты наподобие бивней; он тихо рычит, как разъяренный
бульдог. Пенгар впускает нас в вестибюль, украшенный статуями великих людей - в своем
мраморном бессмертии они выглядят очень скучными. На миг он исчезает, потом
появляется опять и грубо выговаривает принцессе, - он притворяется, будто не узнал ее, -
за то, что она преступила какую-то черту на полу.
Наконец мы понимаемся по узкой винтовой лестнице, похожей на лестницу Вандомской
колонны, и г-же Гальбуа едва не делается дурно. И вот мы оказываемся в каком-то
закоулке - это нечто вроде ложи; коснувшись стен, мы выпачкались в белом, словно
мельники; отсюда, как из окна, виден зал, и когда смотришь вниз, возникает легкое
головокружение.
Роспись купола, серая, как литература, которую под ним поощряют, способна привести в
отчаяние. На зеленовато-сером фоне полутраурной серой краской выписаны музы, орлы, лавровые гирлянды, - последним художнику почти удалось придать некоторую
выпуклость. Все лепные украшения свода составляют несколько гипсовых портретов
римских императриц на медальонах - всяких там Мессалин, и под одной из них, уж не
знаю почему, написано: “Посвящается Добродетели”...
Зал совсем невелик, а парижский свет так жаждет этого зрелища, что не увидишь ни пяди
потертой обивки кресел партера, ни дюйма деревянных скамей амфитеатра - до того
жмутся и теснятся на них сановные, чиновные, ученые, денежные и доблестные зады. А
сквозь дверную щель нашей ложи я вижу в коридоре изысканно элегантную женщину,
которая сидит на ступеньке лестницы, - здесь она прослушает обе речи...
Входя, мы встретили маршала Канробера...
Люди, близкие к Академии, - несколько мужчин и жены академиков, - помещаются на
круглой площадке, напоминающей арену маленького цирка и отделенной от остального
зала балюстрадой. Справа и слева на двух больших многоярусных трибунах, рядами,
чинно восседают члены Академии, облаченные в черное”.
Как мы видим, первым Эдмону Гонкуру попадается навстречу маршал Канробер, о
котором мы расскажем в соответствующем месте; Башкирцевы будут дружить с
Канроберами, дочь которых будет учиться с Марией впоследствии в Академии Жулиана. А
билеты на это заседание ему достала принцесса Матильда, двоюродная сестра последнего
императора Франции Наполеона III.
В Академию художеств, как и во Французскую Академию, тоже избиралось сорок
ординарных академиков, десять вольных академиков, 1 непременный секретарь и 61 член-
корресподент. Разумеется, и это избрание проходило, как театральное представление.
Членам одной академии не возбранялось быть избранными и в другую. У каждой
академии был свой устав, свое независимое устройство, свое имущество, свой бюджет, но
Институт объединял их: библиотека и коллекции Института, некоторое другое имущество
были общими. Содержался Институт за счет государственного бюджета.
Завоевывая ступеньку за ступенькой на этой социальной лестнице, художник утверждался
в обществе. В результате такой карьеры художник получал главное - крупные
государственные заказы. Уже во времена Второй империи при императоре Наполеоне III этот поток был огромен, но он стал просто необъятен при Третьей республике, во времена
которой Мария Башкирцева жила и училась в Париже. В этот период была предпринята
колоссальная реконструкция и реставрация памятников, разрушенных коммунарами.
Например, коммунары снесли Вандомскую колонну со статуей Наполеона I, которую
восстановили при Третьей республике в 1874 году. Кстати, к этому акту вандализма был
причастен живописец Курбе, которого при Республике суд приговорил к возмещению
убытков государству.
Республика меценатствовала без всякой меры, понимая, что утвердить себя можно прежде
всего через искусство. В Париже велось грандиозное строительство, архитектор Шарль
