Борис Бурда - Великие романы
Поскольку Мария-Людвика понимала, что это будет нелегко и недовольных найдется уйма, она, чтоб провести эту меру в жизнь, решилась на вещь поистине революционную. Она придумала новую структуру всего государства – Гадячскую унию, закладывающую основы расширения двуединой Польско-Литовской монархии до триединой. Монархия становилась включающей и Великое княжество Русское, то есть Украину, причем как совершенно равноправного партнера. Опыт уже был: Корона, то есть Польша, и Княжество, то есть Литва, в общем, уживались практически без недоразумений именно потому, что права их были во всем равны. Монарх один, а двора два, и у каждого своя знать. Есть великий гетман коронный, а есть и литовский. Подскарбий, подкоморий, мечники, чашники – все совершенно симметрично, есть и у поляков, и у литвинов. Никому не обидно и не порождает конфликтов, никаких заметных ссор между поляками и литвинами в едином государстве зафиксировано не было. Ну так будет и третий великий гетман – русский, опять же полный комплект русских чинов, такой же, как у Польши и Литвы, масса народа получит повышение, а это уже приятно. Кстати, религиозную рознь Гадячская уния отменяла на корню – при таком возросшем статусе русских шляхтичей они бы свою веру оборонили без труда. Кстати, я вот пишу всюду «русских», а это те, кого мы сегодня называем украинцами – они лично себя тогда иначе, как русскими, не называли, может быть, некоторым современным политикам и неприятно слышать такое, но это чистая правда. Такое объединение центральноевропейских народов могло бы быть очень прочным, а если кто догадался бы провести такие реформы до хмельниччины, то и никакой хмельниччины бы не было, и много чего еще… Да и вообще политическая карта мира изменилась бы радикально. Что было бы сейчас – пусть гадают писатели-фантасты, специалисты по альтернативной истории. Даже странно как-то, что столь интересную тему никто из них не затронул.
Но любовь бессильна перед силой вещей, даже любовь к власти, самая сильная. Польские магнаты-католики оказались не готовы ни предоставить равные права схизматикам-украинцам, ни отказаться от своих шляхетских вольностей. Их логика была проста – что же это, католическая вера не наилучшая, вера поганых схизматиков так же хороша, как и наша? Ах, не так хороша – так как вообще кто-то смеет говорить о том, что у них должны быть те же права, что и у нас? Страшная логика религиозной нетерпимости на самом деле не допускает никаких вариантов – основы для компромисса нет, и каждый, кто предлагает терпимо относиться к инаковерующим, рано или поздно обвиняется в том, что отрицает веру истинную. Кончается это всегда одинаково – религиозной войной и расколом либо полной потерей сил, ушедших до капли на достижение единоверия. Мария-Людвика обратилась за поддержкой к казакам, более того, она ее нашла – их это вполне устраивало. В том, что после смерти Богдана Хмельницкого значительная часть казацкой старшины отказалась от союза с Россией, очень велика роль Гадячской унии – исчезала причина, из-за которой они и собрались отделяться от Польши. Но шляхта решительно сказала: «Не позвалям!» Начались мятежи, причем мятежи законные, рокоши, – ведь король, получается, принятые обычаи нарушал. Это вообще прекрасный повод зарасти мхом – если придумать что-нибудь новое, даже сбрую у лошади, это все равно будет против принятых обычаев, и масса народу это не только не стерпит – возненавидит, особенно те, у которых не хватает ума эту сбрую изготовить или денег, чтоб купить. В итоге ни из electia vivente rege, ни из триединства ничего не вышло, все осталось, как было, чтоб через столетия соседи поступили с Польшей по-евангельски – «разделиша ризы мои себе и об одежде моей меташа жребий». А королева не смогла передать своего возлюбленного, Власть, мужу своей племянницы, развив сделанное собой до принципа. После поражения реформы ее супруг отрекся от престола, покинул Польшу и умер во Франции. Королева до этого даже не дожила – умерла вскоре после краха своих идей, то ли от болезни, то ли от лечения кровопусканиями, даже непонятно было, что опасней при тогдашней медицине. Но со своей любовью она не рассталась до самой смерти. И в этом она нашла массу подражателей – впрочем, так было и так будет всегда. Не будем даже думать о несбывшемся, все равно не узнаем лучше было бы или хуже, если бы идеи Марии-Людвики воплотились в жизнь. Но все равно интересно – неужели было бы еще хуже, чем сейчас? Возможно, но плохо верится… Но учтите, что не всегда женщины есть причина бедствий страны – порой она такая же их жертва, как и все. Но об этом – следующий рассказ.
ФРАНЦ-ИОСИФ ФОН ГАБСБУРГ И АМАЛИЯ ЕВГЕНИЯ ЕЛИЗАВЕТА ФОН ВИТТЕЛЬСБАХ Цесарь и Сисси
Любое активное вмешательство родителей в жизнь молодой четы идет во вред – исключений практически не существует. Если родители говорят и делают неправильные вещи, возникающее озлобление гораздо сильней, чем в тех случаях, когда выслушиваешь эту чушь от посторонних, – самые близкие и родные, и ведь ничего не понимают, предают, как это можно! Если же родители правы, это еще хуже – с ними не соглашаются просто из чувства противоречия: да как они смеют вмешиваться в нашу жизнь, не надо нас учить, да я просто назло сделаю так, как они не велят! Тут даже трудно сказать, что хуже. Правда, как усилить вред, догадаться нетрудно – обращаться с детьми грубо, высокомерно, как со своей вещью, заведомо считая их еще маленькими, неполноценными, своей собственностью, любимыми игрушками. Имя жертвам такого диктата легион, но первым вспомнилось одно – Амалия Евгения Елизавета фон Виттельсбах, в браке фон Габсбург.
По нашим понятиям, не имя, а песня с припевом, но у католиков тройные имена почти что норма, а с учетом знатного происхождения носительницы имени и вариантов не возникает – могли назвать и подлинней. В Испании, например, вообще даже простому идальго разрешали шесть имен, гранду – двенадцать, а для грандов первого ранга вообще никаких запретов на количество имен, как, впрочем, и почти на все остальное, не существовало. Чем больше имен, тем больше святых покровителей, а что сам гранд собственное имя запомнить не в состоянии – не велика беда, ему слуги что хочешь напомнят. Правда, чисто практически не очень удобно кричать: «Амалия Евгения Елизавета, брось бяку!» – пока докричишь до конца, девочка уже порежется или отравится. Так что ее звали просто Лиззи, а поскольку девочка не сразу научилась произносить собственное имя и в ее устах оно звучало как Зисси, близкие продолжали звать ее этим детским, ласкательным, семейным именем и тогда, когда она уже подросла. А поскольку нам все равно трудно запомнить, что латинское «S» в начале немецких слов читается как русское «З», мы зовем ее Сисси – непременно с двойным «с», чтоб не получалось неприлично. Императрица Сисcи – под этим именем ее знали и в родной Вене. Только в Венгрии, немилосердно подгоняющей иноземные имена под свою колодку, где даже Карл Маркс известен исключительно как Маркс Карой (еще и фамилия впереди имени, как у японцев), а Александра Македонского называют исключительно Надь Шандор (Надь по-венгерски «большой), наша Сисси стала Эржбетой. Впрочем, ее отношения с Венгрией всегда были особыми. Но об этом чуть позже.
