Борис Бурда - Великие романы
В Польше и в феодальные времена была демократия – короля выбирали, а не тупо назначали по закону о престолонаследии. Была эта демократия до предела суверенная: даже один избиратель мог заявить на сейме, уже принявшем решение, «Не позвалям!», то есть «Не разрешаю!», и решение уже считалось не принятым! Правда, зарубить такого свободолюбца в добром шляхетском поединке на саблях тоже больше чем на административное нарушение не тянуло, но все равно сорвать любое законодательное решение, даже крайне нужное государству, было до удивления просто. Так что удивляйтесь не бестолковости поляков, а их необыкновенной сплоченности, удаче и счастью – государство с такими законами у них просуществовало несколько столетий. А сколько бы оно прожило у нас? Шутить на выборах было опасно, менять коней на переправе никому не хотелось – подстрекаемые фанатичными католиками, получившими при Сигизмунде слишком много воли, польские шляхтичи абсолютно зашпыняли и достали ранее вполне лояльных к польскому государству шляхтичей украинских, в подавляющем большинстве православных. В итоге доигрались до хмельниччины, всем известного восстания, руководимого православным шляхтичем, у которого другой шляхтич, католик Чаплинский, имение пожег, жену увез и сына Хмельницкого до смерти засек, а доискаться на него управы в польских судах оказалось совершенно невозможно. Так что перед лицом грозной опасности решили обеспечить преемственность и выбрали в новые польские короли младшего брата Владислава, Яна Казимира.
Кто же теперь заменит у власти потерявшую не только мужа Марию-Людвику? А не ясно, у Яна Казимира вообще никакой королевы нет – не женат пока. И ради своей истинной любви, не человека, а власти, Мария-Людвика решается на невероятное дело – добивается через своих конфидентов специального постановления сейма и сената. В нем сказано, что нечего, мол, на поиски королевской невесты тратиться, посольства посылать, и так в казне два злотых, и те дырявые, а готовая королева, пока за смертью супруга бесхозная, тут уже, под боком. На Востоке жениться на вдове брата скорее бонтон – не пропадет родственница без куска хлеба, – а в католической Польше это невероятное потрясение основ, почти кровосмешение! Но протестующих игнорировали или объяснили им, что хуже будет. Так она и стала супругой человека, даже инициалы которого на монетах I.C.R. – Ioannus Cazimirus Rex – стали расшифровывать как «Initim Calamitatis Regni», что переводится как «начало несчастий королевства». Оказалось, что не без оснований – хмельниччина развернулась буквально синхронно с восшествием на престол бывшего иезуита, страстного борца со схизмой, а уж про шведский «потоп» я все равно лучше Сенкевича не скажу, а его если кто и не читал, то кино смотрел. Причем роль Яна Казимира в навлечении на голову Ржечи Посполитой этих несчастий была просто исключительной. Хмельниччину именно он разжигал, как мог, своим религиозным усердием, из-за которого значительная часть граждан польского государства вдруг оказалась людьми второго сорта, – подобное внимание к божественному и более сильные государства доводило до сумы, да вроде и не перестало. А что касается Швеции, то главным подстрекателем шведов к войне с Польшей оказался подканцлер Радзиевский, возненавидевший Яна Казимира за то, что он соблазнил его жену. Кстати, это Марию-Людвику совсем не волновало – во всяком случае, пока ей не изменяла ее истинная любовь. Власть. Но пока суть да дело, вдруг оказалось, что от истинной любви Марии-Людвики и польскому государству есть великая польза. Не рассчитывая выйти замуж ни за Хмельницкого, ни за шведского короля Карла Густава, она дралась за власть, как львица! Ободряла супруга, вообще человека слабохарактерного и кобеля, каких даже среди польских королей мало, отговорила его отречься от престола, о чем он серьезно подумывал, – в общем, была большей польской патриоткой, чем многие поляки, которые пачками ездили к Карлу Густаву приносить ему присягу. То ли Матка Боска Ченстоховска помогла, то ли неуклонная твердость короля, искусно укрепляемая королевой, сделала свое дело, но безнадега начала отступать, а раздел Польши, который одно время уже казался неминуемым, был отсрочен более чем на век. За многое можно сказать Марии-Людвике решительное «фе», причем не только по нашим моральным нормам, а как положено – по общепринятым нормам и правилам ее времени (не ругать же, скажем, Юлия Цезаря за бисексуальность, так тогда было принято и даже в каком-то смысле модно). Но ее стойкость, решительность и изворотливость в защите страны, королевой которой она была и мечтала остаться, заслуживает только величайшей похвалы.
Когда шведский «потоп» схлынул и Ян Казимир практически ничего не потерял кроме нелепого титула шведского короля, не имеющего практического смысла и служащего только раздорам и бессмысленным выяснениям отношений, королева, желая эффективней предотвращать такие ситуации в дальнейшем, внесла вклад в современные политтехнологии. Хотят поляки избирать короля, а не передавать власть его наследникам – пусть избирают, тут просто против этого не попрешь. Но пусть избирают при жизни короля, тогда на это и повлиять будет можно. Какими путями – мы уже знаем. Так королева Мария-Людвика изобрела админстративный ресурс, только назывался он тогда по-другому – electia vivente rege, выборы при жизни короля. Даже кандидат у нее прорезался, причем вполне ее устраивающий. Одна из ее сестричек умудрилась все-таки вырваться из монастыря, в который Мария-Людвика их упрятала, и вышла замуж, причем за достаточно знатного дворянина, надрейнского палатина Эдуарда. На сестричку она, что не часто бывает, совершенно не дулась и даже в самое тяжелое для нее время, когда она с мужем были изгнаны из родного государства, помогла ей деньгами. Вот Мария-Луиза и решила посадить на польский престол мужа ее дочери, своей племянницы Анны-АнриеттыДжулии. Кандидатура нашлась просто великолепная – Анри-Жюльен Конде, сын того самого принца Конде, ее отставного любовника. С ее точки зрения, все получалось просто великолепно. Остался лишь вопрос, как же этого добиться.
Поскольку Мария-Людвика понимала, что это будет нелегко и недовольных найдется уйма, она, чтоб провести эту меру в жизнь, решилась на вещь поистине революционную. Она придумала новую структуру всего государства – Гадячскую унию, закладывающую основы расширения двуединой Польско-Литовской монархии до триединой. Монархия становилась включающей и Великое княжество Русское, то есть Украину, причем как совершенно равноправного партнера. Опыт уже был: Корона, то есть Польша, и Княжество, то есть Литва, в общем, уживались практически без недоразумений именно потому, что права их были во всем равны. Монарх один, а двора два, и у каждого своя знать. Есть великий гетман коронный, а есть и литовский. Подскарбий, подкоморий, мечники, чашники – все совершенно симметрично, есть и у поляков, и у литвинов. Никому не обидно и не порождает конфликтов, никаких заметных ссор между поляками и литвинами в едином государстве зафиксировано не было. Ну так будет и третий великий гетман – русский, опять же полный комплект русских чинов, такой же, как у Польши и Литвы, масса народа получит повышение, а это уже приятно. Кстати, религиозную рознь Гадячская уния отменяла на корню – при таком возросшем статусе русских шляхтичей они бы свою веру оборонили без труда. Кстати, я вот пишу всюду «русских», а это те, кого мы сегодня называем украинцами – они лично себя тогда иначе, как русскими, не называли, может быть, некоторым современным политикам и неприятно слышать такое, но это чистая правда. Такое объединение центральноевропейских народов могло бы быть очень прочным, а если кто догадался бы провести такие реформы до хмельниччины, то и никакой хмельниччины бы не было, и много чего еще… Да и вообще политическая карта мира изменилась бы радикально. Что было бы сейчас – пусть гадают писатели-фантасты, специалисты по альтернативной истории. Даже странно как-то, что столь интересную тему никто из них не затронул.
