Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона
Эта юная, миловидная графиня, едва, казалось, вышедшая из детского возраста, была полна неизъяснимой прелести. Ее улыбка была бесконечно привлекательна, взгляд ее фиалковых глаз был кроток и невинен, и все ее нежное, как весенний цветок, личико было обвеяно, как легким траурным флером, выражением грусти, что делало ее еще привлекательнее. Ее маленькую, но хорошо сложенную грациозную фигурку охватывало простое белое атласное платье, покрытое белым же тюлевым тюником, а на белокурых локонах не было другого украшения, кроме цветов. Среди всех блестящих, разряженных дам она казалась воплощением самой невинности и скромности.
И тем не менее Наполеон заметил скромную красоту Марии Валевской. Она показалась ему живым воплощением грации и нежности. Все сильнее разгоралось в нем желание обладать этим нежным цветком. Что он мог натолкнуться на сопротивление, этого ему не приходило в голову. Никогда еще ни одна женщина не противилась его желаниям – желаниям императора! И он знал, что польские женщины особенно преклонялись перед ним и смотрели на него с благоговением, как на спасителя их отечества.
Когда Талейран произнес в бальной зале магическое слово «император», извещающее о прибытии Наполеона, то на лицах всех собравшихся здесь прекрасных полек отразилось величайшее напряжение. Двери распахнулись, и император французов предстал перед представителями и представительницами польской аристократии. Орлиным взором он быстро окинул все блестящее собрание, и затем начался обход.
Не одно женское сердце билось в этот момент сильнее от одушевления и восхищения перед человеком, во власти которого было и от воли которого зависело сделать счастливым польский народ. Тонко чувствующая графиня Анна Потоцкая, урожденная графиня Тышкевич, говоря о своих переживаниях, рассказывает нам то, что чувствовали вместе с ней многие из ее соотечественниц, когда они увидали в первый раз Наполеона. «Трудно объяснить, – говорит она, – насколько глубоко и неожиданно было впечатление при первом взгляде на него. Я лично испытала нечто вроде столбняка, какое-то немое замешательство, подобное тому, какое можно испытать при виде чуда. Мне казалось, точно его голова окружена сияющим ореолом. Единственная мысль, которая родилась в моем уме после того, как я пришла в себя от своего изумления, была та, что подобное существо не может быть смертным, что такой могучий ум, такой великий гений никогда не может перестать существовать. И в самой глубине моей души я наделила его двойным бессмертием». Когда после этого Наполеон заговорил с ней, она была так смущена, что не могла потом припомнить ни одного слова из его речи, обращенной к ней. Только его улыбку она не могла забыть, – «эту улыбку, свойственную только ему, когда он говорил с женщиной, улыбку, уничтожавшую всю строгость выражения его лица, которую ему придавал его пронзительный взгляд».
И то, что испытывала графиня Потоцкая, то испытывали сердца многих и многих польских дам. Многие из них, наверное, были готовы, подобно Моне-Ване, принести себя в жертву полководцу, который держал в своих руках судьбу их родины. Только здесь полководец не был врагом и возбуждал скорее восхищение, нежели страх.
Может быть, Наполеон, увидя юную графиню Валевскую, подумал, как Уриель Акоста, что «у женщины удивление и любовь одно и то же». Во всяком случае, он знал, что она была одной из самых ревностных и страстных патриоток, он знал, что она преклонялась перед его гением, его славой и его величием, и он знал также, что она была замужем за стариком. Он полагал, что она несчастлива в своем браке; выражение грусти на ее милом личике укрепляла его в этом мнении и усиливало его страсть.
На этом первом балу Наполеон мало говорил с Марией Валевской, хотя и танцевал с ней одну кадриль. По своему обыкновению он спросил ее имя, ее фамилию, кто ее муж и т. д., и, наконец, сделал ей замечание по поводу ее платья. Он нашел, что белый тюль не достаточно выгодно выделяется на белом атласе. Мария отвечала на все его вопросы с неподражаемой грацией и природной застенчивостью, что бесконечно восхищало императора. Ее раскрасневшееся личико и нежная головка, напоминающая воздушные создания Греза, совершенно очаровали его своей невинной красотой. Пока он говорил с министрами и сановниками о политике и делах, его мысли неотступно витали около нее. Он видел только ее, он слышал только ее кроткий, нежный голос, произносивший с милым чужестранным акцентом французские слова, и ее робкий мелодичный смех.
На следующее утро Наполеон находился в состоянии странного возбуждения. Его камердинеру стоило большого труда одеть его, потому что император не мог постоять или посидеть спокойно пяти минут. Он большими шагами расхаживал по комнате, подошел потом к столу с газетами, которые он начал перелистывать беспорядочно, читая то тут, то там и не понимая написанного. Наконец, он не мог больше выдержать неизвестности. После завтрака он возложил на преданного Дюрока поручение положить к ногам графини его чувства и его желания. «Я видел только вас, любовался лишь вами и жаждал только вас! – писал он ей. – Дайте мне скорее ответ, способный утишить сжигающее меня пламя. Наполеон».
Подобное прямолинейное заявление должно было, естественно, возмутить молодую женщину. Она не привыкла к подобного рода любовным признаниям. Она была глубоко оскорблена в своих чувствах чести и стыдливости. Поэтому посол императора был только лишь вежливо принят и, к своему великому удивлению, вернулся ни с чем. Никогда в его практике с ним не случалось чего-либо подобного; никогда ни одна женщина не противилась императору, если он удостаивал ее своим вниманием. Но эта маленькая полька была так не похожа на всех женщин, которых Наполеон знал до сих пор, как несходны между собою небо и земля. Позднее Наполеон говорил о ней своему брату Люсьену: «Она была чудная женщина, настоящий ангел. Можно вполне утверждать, что ее душа была так же прекрасна, как и ее лицо».
Он не потерял надежды, несмотря на первую неудачу. Он, который никогда с тех пор, как стал императором, не писал женщинам сентиментальных писем, он пишет теперь графине Валевской слова, которые если и не содержат в себе выражений безграничной нежности, как в любовных письмах к Жозефине, то, во всяком случае, делают честь Наполеону, всесильному императору.
«Неужели я имел несчастье не понравиться вам? Я, однако, был в праве рассчитывать на обратное. Неужели ваше чувство ослабело? Мое же, наоборот, растет с каждым часом. Вы отнимаете у меня весь покой. Ах, дайте моему бедному сердцу, готовому боготворить вас, немного радости, немного счастья! Неужели же так трудно дать ответ? За вами их уже целых два».
