Генри Харт - Венецианец Марко Поло
Везде, где только собирались венецианцы, — у Риальто, на площадях, в церкви, в тавернах, на набережных, — везде был шум и волнение. В Венецию не приходило ни одного судна, будь то парусное или весельное, которое не привозило бы новых вестей о стычках на суше или на море. Ненависть между двумя городами разгоралась все более. Корабли уже не осмеливались выходить в море без конвоя, и венецианцы все яснее осознавали, что никакие перемирия с Генуей не помогут, что неизбежна схватка не на жизнь, а на смерть. Каждый день облетали Венецию слухи о новых поражениях, о новых несчастьях. Вечных разговоров о купле и продаже уже не было, все почувствовали, что Венеция в беде, что на карту поставлено само ее существование. Надвигались решающие дни. Граждане гордой Царицы Адриатики, стиснув зубы, энергично взялись за дело. Арсенал гудел, как встревоженный улей. Изо всех сил трудился каждый кузнец, каждый оружейник, каждый судостроитель. Собирали продовольствие и военное снаряжение, вся Венеция говорила только о войне, о смертельной войне с ненавистными генуэзцами.
Несмотря на то что мессер Марко был венецианцем, все эти события мало его трогали и были далеки от его интересов и стремлений. Война не представляла для него ничего нового. За долгие годы, проведенные в Азии, он видел и внезапную смерть, и битвы, и осады, видел всеобщую кровавую резню, погромы и грабежи, — лихорадочные усилия земляков его почти не волновали; из последующего станет ясно, что он с головой был поглощен тогда своими личными делами. По-видимому, жизнь на Риальто и в своем собственном доме скоро наскучила Марко, и он мечтал о какой-нибудь перемене. Снова и снова рассказывал он повесть о своих скитаниях. Не раз он показывал гостям и свои диковины — и шерсть яка, и саговую муку, и «засушенную голову и ноги (кабарги), мускус в мускусном пузыре» и многое другое. Свободные часы он заполнял тем, что старался вырастить растения, семена которых привез из путешествия. Дело не клеилось, и он печально признавался в этом, говоря о бразильском дереве («саппан», колючее дерево, дает красную краску): «Скажу вам по правде, что мы привезли эти семена в Венецию и посадили их в землю; и, сказать вам, они даже не взошли. Это потому, что здесь холодно».
Скоро все эти развлечения потеряли в его глазах всякий интерес, венецианские торговые и общественные дела казались ему все скучнее. Ему уже приелась однообразная жизнь у каналов и лагун, сделки с мелкими торговцами, убогие разговоры о местных событиях и семейных скандалах. Он все больше и больше раздумывал и мечтал о былой привольной жизни в тех странах, где восходит солнце.
По каким-то неведомым нам причинам Марко не женился по приезде в Венецию, хотя ему давно уже перевалило за сорок. Может быть, в далеком Катае у него осталась жена или красивая, с миндалевидными глазами, возлюбленная. Мы знаем, что отец Марко отнюдь не чурался женщин на Дальнем Востоке: когда в 1295 году трое путешественников возвратились в Венецию, с ними было два внебрачных сына Никколо — Стефано и Джованнино. Что же касается самого Марко, то о его любовных делах мы ничего не знаем, в книге его об этом нет ни малейших намеков. Ведь, в конце концов, Марко составлял описание стран Азии, а не автобиографию. Жил он в Венеции, согласно имеющимся записям о роде Поло, с отцом, мачехой и единокровными братьями.
После того как венецианцы вдоволь наслушались Марко, им стали надоедать и его воспоминания и его постоянные разговоры о том, с каким размахом идет жизнь на Востоке и как велики его богатства, если сравнить это с серой жизнью Венеции и ее скудеющими богатствами. Венеция — если говорить об одном свободном населении — была не так уж многолюдна, и скоро о приключениях Марко прекрасно знал весь город из конца в конец. И вот люди начали избегать его — ведь иначе придется выслушать еще одну небылицу о Востоке. Многие земляки Марко не скрывали своего скептического отношения к его рассказам, считая, что по большей части он, обладая на редкость богатым воображением, все измышляет.
Для Марко оставался один выход — действовать и действовать, заглушив таким образом свои думы. Ощущать, как под тобой вздымается палуба корабля, вдыхать соленый воздух муссона, с утра до вечера сидеть на верблюде или ослике, править полудиким монгольским конем, грезить, чувствуя мерное покачивание паланкина, спать в открытой степи прямо под звездами, когда тебе и глаза и ноздри щиплет дымок от костра, где горит сухой коровий помет, наблюдать многоцветный калейдоскоп китайской жизни, быть придворным у самого могучего в мире государя, наслаждаться роскошью и почестями, которые оказывают его высоким слугам, — вот какие мечты и желания не оставляли Марко ни днем, ни ночью.
Родичам Марко и его знакомцам на Риальто и площади святого Марка все это казалось и странным и смешным. Они не могли понять, почему безразличен Марко к борьбе Венеции с Генуей, почему он всегда заговаривает об одном и том же, как только вокруг него собираются люди. Но разве они что-нибудь знали о захватывающих приключениях на суше и на море, разве они понимали, как волнуют кровь далекие зовы, — они, всю жизнь прожившие на узеньких извилистых каналах, в угрюмых, высоких домах старой Венеции? При мысли о том, что он может бежать от этой невыносимо скучной жизни и вновь окунуться в пучину опасностей и приключений, которые с ранней юности стали его стихией, Марко прямо-таки ликовал — перед ним после унылых сумерек вновь засиял бы дневной свет.
И вот он уже готовит торговое плавание и в намеченное время выходит в море, на этот раз один, без отца и дяди, оставшихся в Венеции. Когда его вооруженная галера миновала ивняковую изгородь, защищавшую набережные Венеции от разрушительных волн прибоя, Марко почувствовал себя наконец самим собой, прежним Марко Поло. Опять он плывет в открытое море, опять будет торговать, встречать новых, незнакомых людей, искать новые земли, идти навстречу новым приключениям, которые так радовали его сердце. Марко был из тех людей, вся жизнь которых — поиски неведомого. И сами эти поиски куда важнее для них, чем результаты поисков.
Но счастливая звезда, хранившая Марко все его двадцать шесть лет странствий по Азии, увы, сразу изменила ему, как только он вышел в море. Его новое странствие не сулило ему ни богатств, ни новых почестей, хотя в конечном итоге, когда его уже давно не было в живых, оно принесло ему бессмертную славу.
В море было множество генуэзских судов — генуэзские военные галеры нападали на любой корабль, идущий под венецианским флагом, а вооруженные суда генуэзских купцов готовы были, при удобном случае, наброситься на каждое судно, какое можно было захватить и ограбить.
