Генри Харт - Венецианец Марко Поло
Поэтому нам кажутся вполне справедливыми краткие выводы, которые так умело сделал из этих фактов Моул, автор выдающегося по своему значению перевода книги мессера Марко. Мы должны здесь отказаться от версии Рамузио относительно того, когда и где попал Марко в плен к генуэзцам, хотя эта ошибочная версия имела хождение целые столетия. Марко попал в плен, вероятнее всего, в 1296 году, и попал, надо думать, во время одной из нигде не записанных стычек между вооруженными галерами Генуи и Венеции. За долгие годы ожесточенной борьбы двух городов-государств таких стычек было немало, и не приходится удивляться, если в хроники тех времен случайные и мелкие столкновения и не записывались. История тогда еще не включала Марко в число «бессмертных», поэтому нет оснований ждать, чтобы историки той поры следили за каждым шагом Марко и писали о нем. Тот факт, что Марко попал в плен, значил для его современников очень мало: ведь никто из них, если не считать одного или двух человек, ничего не рассказал о жизни путешественника вообще.
Выводы и заключения Моула представляют собой важную веху в изучении жизни Марко Поло, они послужили блестящим опровержением таких, например, взглядов, какой был высказан в 1934 году одним эрудированным специалистом по Марко Поло: «Вряд ли удастся открыть что-либо новое об этом человеке».
Повесть о Марко Поло до конца еще не рассказана. Недостающие звенья мало-помалу отыскиваются и встают на свое место. Будущие открытия дадут еще больше, и, кто знает, вдруг будут извлечены поныне неведомые документы с ценными сведениями и, может быть, даже первоначальная, написанная в генуэзской тюрьме рукопись? Как мощный сноп лучей, это осветило бы множество окутанных тьмой, до сих пор непрочитанных страниц жизни величайшего сына Венеции.
Итак, досточтимый мессер Марко, венецианский купец, некогда любимец великого хана Хубилая, оказался в плену у генуэзцев — они захватили его галеру в какой-то стычке, о которой он в своей книге ничего не сказал. Подробностей мы не знаем. Все, что нам твердо известно, сводится к следующему: Марко был увезен в Геную и оставался там в качестве пленного до подписания мира между Венецией и Генуей в мае 1299 года.
Гордая Генуя! Историки нередко обозначали ее словом «la Superba» («Великолепная»), опуская название. Читатели сразу понимали, о каком городе идет речь. Genova la Superba! Гордыня ее простиралась до того, что, как рассказано в хронике каталонца Мунтанера, писавшего в XIV веке, генуэзский флотоводец Антонио Спинола отправился в 1305 году с двумя галерами в Галлиполи и приказал знаменитой Каталонской компании «именем коммуны Генуи убираться из ее вертограда, то есть Константинопольской империи, которая является вертоградом коммуны Генуи; если же вы не уберетесь, то от имени коммуны Генуи и всех генуэзцев в мире я бросаю вам вызов».
С моря Генуя казалась одним из красивейших городов на свете. Она раскинулась у подошвы гор, ее венчала чистейшая лазурь небес с белыми, как снег, облаками; охваченная по близлежащим горным склонам широкой серовато-зеленой полосой оливковых садов, она купала свои ноги в белой пене теплых лигурийских волн — по своей красоте это была воистину достойная соперница Венеции.
У Генуи, как и у Венеции, была многовековая история: если верить местным хронистам, Генуя была старше Рима. У ее набережных некогда толпились те, кто первым повел корабли к Палестине, чтобы вырвать Святую Землю из рук сарацин. Сюда, в этот город, стремясь переправиться в Иерусалим, вышли семь тысяч детей с тринадцатилетним мальчиком во главе — крестовый поход детей, ставших жертвой смерти к работорговцев, представляет собой одну из самых трагических страниц истории. Именно Генуя дала Ричарду Английскому, прозванному Львиным Сердцем, восемьдесят галер, чтобы он вместе со своим союзником королем испанским переправился в Святую Землю. Обрадованный Ричард тогда-то и взял в качестве своего боевого клича клич генуэзцев «Vive San Zorzo!» («Да здравствует святой Георгий!») и перенес его в Англию. Об этом городе восторженно писал Петрарка: «...его башни словно угрожают небесному своду, холмы покрыты оливами и померанцами, мраморные дворцы громоздятся на вершине скал — искусство здесь победило природу». Поэт удивлялся, что в Генуе есть «мужчины и женщины, одетые поистине с королевской пышностью, что в горах и лесах царит роскошь, какой не знают королевские дворы».
В этот прекрасный город и приехал Поло, но приехал не счастливым, ищущим удовольствий гостем, не купцом-предпринимателем, гоняющимся за богатством, не гордым крестоносцем, а жалким военнопленным.
Еще издали он мог видеть, как прямо от моря взбегает вверх по горному склону город, как выгибается берег, если глянуть на запад, к Савоне. Он мог вдыхать долетавший с земли аромат цветущих деревьев и разнообразные запахи с набережных — запахи смолы, сухих водорослей и всякой всячины, которую выбрасывает на берег прибой. Он мог различить и узкие улицы, и густые черные тени на них, падавшие от высоких домов, и мелькающие яркие пятна у темных полукруглых подъездов — там шли, одетые в разноцветное платье, мужчины, женщины, дети. Но ничто не радовало Марко. Ему было стыдно. Его галера должна бы войти в гавань весело, сверкая на солнце лопастями весел, с развевающимися и плещущими по ветру флагами и длинными стягами, которые столь любили венецианцы. Он, приятель самых знатных вельмож, некогда правитель огромного города с сотнями тысяч населения, он, мессер Марко Поло венецианец, ныне был пленником генуэзцев — заклятых врагов Венеции. Чтобы еще больше унизить венецианца, победители нанесли ему последний удар — они тянули захваченную галеру к берегу «кормой вперед и со спущенными флагами».
Судно медленно двигалось мимо Старого мола — волнореза, который для защиты своего огромного флота генуэзцы строили уже в ту пору.
Тому, кто привык к тишине венецианских каналов с их проворными, легкими гондолами, набережные Генуи казались чересчур шумными и людными. Вереницы тяжелых телег принимали грузы с кораблей и с грохотом катили по грубым каменьям мостовой. Кругом раздавались крики грузчиков и матросов, бродячих торговцев и нищих, и то тут, то там, в надежде наткнуться на съедобное, рылись в пыли тощие куры.
От берега моря зигзагами поднимались вверх узкие улицы. Немало из них представляли собой крутые каменные лестницы и так петляли и изгибались, что сторонний человек, в особенности не знакомый со странным диалектом этих свирепых генуэзцев, быстро сбивался с дороги. Дома здесь были высокие, в восемь и девять этажей, улица напоминала собой как бы каньон, куда редко заглядывало солнце. Поперек улиц всюду были протянуты шесты и веревки, на них сушилось разноцветное белье. Издали, с палубы корабля, город зачаровывал своей красотою, вблизи же его дома и узенькие улочки казались безобразными: генуэзцы будто хотели загородиться от небесного света и изгнать его из своих жилищ и церквей. В синее небо, словно зловещие пальцы, вонзались башни множества дворцов-крепостей знатнейших горожан. Хотя закон 1143, а затем 1196 года строить башни выше восьмидесяти футов строго воспрещал, тем не менее они подавляли все окружающее, а некоторые с успехом соперничали даже с кафедральным собором.
