Элеонора Прохницкая - Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична
— Не продолжайте, умоляю вас, — остановила я сторожа, чувствуя, что больше не в силах выдержать ни его рассказа, ни этой жуткой картины. — Покажите мне собак, отловленных вчера, и я уеду.
— А откуда я знаю, каких отловили вчера. Они у нас тут все вместе находятся. Ищите.
Я подошла к клетке, в которой находились собаки разных пород, большие и маленькие. Несчастные животные, увидев нового человека, с надеждой и мольбой в глазах выглядывали из-за спин друг друга: «Не их ли хозяйка объявилась, не вызволят ли их отсюда?»
— Тишка, Тишка, — позвала я слабым голосом, с трудом проглотив тугой, соленый комок в горле. Сквозь слезы я как сквозь пелену плохо различала собак.
— А может, ваш Тишка в машине, — вспомнил вдруг сторож. — Ее еще после вчерашнего не разгружали. Постойте тут, я сейчас профессора, ловца нашего приведу. — Он явно старался, надеясь на вознаграждение.
— А почему «профессора»?
— А он у нас с высшим образованием. Институт железнодорожного транспорта закончил. Ловкий, зараза! Он и из-под носа у хозяйки породистую собаку уведет, и у старого или у малого с поводком из рук вырвет, и у магазина отвяжет… Из породистых шапки фирменные получаются. Так он их на Рижском рынке по триста рублей после толкает: пуделей взаместо каракуля, а колли как опоссум проходит.
«Профессор» показался довольно быстро. Это был молодой, спортивного типа интересный мужчина, очень подвижный. И, как ни странно, с умным, интеллигентным лицом.
— Это правда, что вы из породистых собак шапки шьете? — спросила я его напрямик.
— И воротники тоже, — ответил он. — Не трудитесь. Не вздумайте мне читать мораль. Ненавижу морали! Хочу так же, как и ОНИ, есть черную и красную икру, мой сын любит электронные игрушки и американскую жвачку, а моя жена любит заграничные тряпки и французские духи.
— Так, если вам завтра предложат приличную сумму, вы и с человека кожу снимите? — В каком-то диком отчаянии от всего происходящего спросила я и пожалела.
В глазах «профессора» блеснул недобрый огонек.
— Ну почему же, — парировал он мне, наклонив голову, словно в реверансе. — С вас я бесплатно сниму.
Он открыл машину. Из будки потянуло запахом крови и смрада. От этих умоляющих собачьих глаз, от вида раненых и трупов, находящихся там же, — мне стало совсем нехорошо. Тишка лежал на боку. Я узнала его по серой шали. Я его погладила, но он уже не дышал.
— Ну, что же вы, берите… хоть кого-нибудь. Вы же очень сердобольная дама. Ведь не напрасно вы в такую даль на такси перлись… Чокнутые вы все с вашими собаками и кошками. И вы, и та, что полураздетая выскочила из дома и под колеса моей машины бросилась за своим облезлым котом. У нее ребенок в ванной остался, а она за котом бежит. Сдирал я шкуры с ваших собак и буду сдирать!
…Я попросила у таксиста сигарету, хотя сроду не курила. Затянувшись два раза подряд, я ощутила тошнотворное головокружение. «Что с нами происходит, — бормотала я всю дорогу. — Что происходит?»
— Да успокойтесь вы, — посоветовал таксист. — Жизнь наша, а особенно сейчас, ох какая суровая. Я вам вот что посоветую. Водка у вас дома есть? Ну и хорошо! Трахните дома с мужем по сто грамм! Здорово стресс снимает! На себе испытал. Я и то сегодня выпью. И черт меня дернул с вами сюда ехать. Теперь всю ночь не заснешь от их стона. Прямо «Освенцим» какой-то! Жалко, живые все-таки души… Так, куда вас?
— В двадцатую больницу.
По выражению моего дурацкого лица, которое всю жизнь подводило меня, Анастасия Павловна все поняла и тихо и, как показалось мне, даже спокойно проговорила:
— А я уже все знаю. Я сегодня сон видела. А с четверга на пятницу сны сбываются. Мне приснилось, что мой Тишка плывет один по реке на маленьком плоту и кричит как ребенок: «Ма-ма! Ма-ма!» А я стою на берегу и ничем не могу ему помочь. А его относит течением все дальше и дальше от меня… Это — конец нашей жизни…
— Ну что вы, Анастасия Павловна! Я приехала вам сказать, что сегодня я не успела съездить туда, а завтра…
— Не надо, милая и добрая, не старайтесь… Я все знала до вашего приезда… Вот это письмо моему сыну, не сочтите за труд, отправьте, чтоб приехал, непутевый, похоронить свою мать… Можете считать меня сумасшедшей, но без Тишки я не смогу больше жить… как бы вам это объяснить… не о ком мне больше заботиться, потерян смысл в жизни… а без смысла… какая жизнь… она и без того у нас бессмысленная… Спасибо вам… утрудила я вас и не знаю, чем отблагодарить…
Анастасия Павловна умерла через два дня, хотя врачи и не предсказывали такого быстрого конца. Ее сыну я дала телеграмму. Хоронили мы ее на далеком кладбище, за окружной дорогой, вчетвером: ее пятидесятилетний сын, мой муж, я и наш девятилетний Сашка.
Мы стали прощаться с Анастасией Павловной. Саша вытащил из кармана курточки сложенный вчетверо бумажный листок и положил его в гроб. Он потянул меня за рукав и прошептал: «Я там Тишку нарисовал. Пусть они теперь будут вместе».
1989 г.
Приложение
Мои родители
С детства я была очень серьезной. Мне 3 года
Хореографическое училище. Москва, 1953 год
«Старые бабки»
Бывал у нас на даче и Вадим Тонков с женой Марой (в центре)
ГИТИС, 3 курс. 1958 год
Борис Владимиров — сталинский стипендиат. 1955 год. Вот таким я увидела Бориса во дворе ГИТИСа
Автограф Карела Готта: «Дорогая Эллочка! До скорой встречи!»
Перед нашим отъездом в Париж «Пари Матч» сделал мое фото в домашней обстановке с мужем-«инженером» Эмилем Кио
Я в окружении девушек из ансамбля «Радуга». Париж, 1964 год
«Пари Матч»: «Э. Прохницкая — Натали в „Лидо“»
1966 год
Премьера аттракциона Эмиля Кио. Я — слева. 1966 год
Эмиль Кио и я
Я — ассистентка Кио. Ленинград, 1966 год
Цирк. 1966 год
Я с Нани Брегвадзе. Франция, 1964 год
Наша встреча с Нани 30 лет спустя. Москва, передача «Старая квартира», 1994 год
