Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948
Наша поездка, как и все поездки по России в зимнее время, превратилась в экспедицию: сотни километров в открытом грузовике при температуре минус 20 градусов, ночи в лесах Восточной Польши, в покинутых деревнях, нападения польских партизан (Армии крайовой. – Ред.), вечера под песни и пляски с русскими солдатами за стаканом самодельной водки (разбавленного спирта. – Ред.). Рядом со мной постоянно находилась прямая фигура Бехлера, который все еще мысленно носил белые перчатки и малиновый мундир, который был на нем во время адъютантства при командире 19-й Дрезденской дивизии фон Кнобельсдорфе. Ему не удавалось установить контакт с нашими попутчиками, русскими солдатами и сержантами, которые, несмотря на свою примитивность, часто были добрыми и дружелюбными людьми. Но он неплохой человек и, что еще более важно, не является информатором НКВД, как те, кто стал теперь преобладать в Национальном комитете – офицеры из антифашистской школы или откровенные нацисты, как полковник Левес-Лицман, внук «льва из Бжезин» (генерала Левес-Лицмана, который в ходе Лодзинской операции в 1914 г. возглавил прорыв из окружения немецкого корпуса, в районе городка Бжезины к востоку от Лодзи. Правда, вырвалось всего 6 тыс., а 10 тыс. из числа окруженной группы Шеффера были в боях 10–11 (23–24) ноября убиты и пленены советскими войсками. – Ред.) и бывший офицер штаба фельдмаршала Штумпфа.
– Я всегда буду поступать так, как велит Москва, – как-то заявил мне Бехлер в споре после занятий по поводу того, возможно ли будет после войны критиковать политический курс Коммунистической партии Германии.
– А у тебя и не будет возможности сделать по-другому, – поддел я его, – но ты сумасшедший, если думаешь, что можно построить новый мир, имея в своем распоряжении только исполнителей приказов. Как может Коминтерн в Москве (Коминтерн был в 1943 г. распущен. – Ред.) или любая другая партия вести разумную политику, если внутри будет под запретом любая оппозиция и любая критика? Фактом является то, что в школе в нас все время вбивают эту борьбу противоположностей. Партия становится безжизненной машиной, если в ней пропадают внутренние разногласия.
Бехлер командовал батальоном. Его уважали товарищи и подчиненные, и он безоговорочно разделял официальный оптимизм, который распространяли среди солдат в Сталинграде, до самых последних дней. Он был педантом, который по собственной инициативе взвешивал маленькие посылки своих солдат, чтобы обнаружить в них перевес хотя бы в два грамма. Говорили, что он был так же суров и к самому себе. Мир состоит из разных людей, напоминал я сам себе, и, если не считать подначек друг над другом при случае, мы всегда с ним довольно хорошо уживались.
В середине января мы прибыли на фронт в район реки Нарев. Нашим начальником, «Тюльпановым» на этом участке фронта, должен был стать подполковник Запозданский, которого Бехлер знал по прежней поездке на фронт. Бехлер с удовольствием рассказывал нам о «дипломатических» завтраках, которые тот для него устраивал. Однако я был неприятно удивлен, встретив толстого, похожего на медузу человека с непроницаемым лицом, в новеньком мундире нараспашку.
Нашей первой задачей было организовать конференцию с дивизионными инструкторами политотдела, на которой мы должны были отчитаться о политической работе, проведенной Национальным комитетом, обращаясь к восьмидесяти офицерам-коммунистам.
С надеждой и живым интересом мы начали собирать эту конференцию. Ведь нам открывалась возможность сделать что-то для улучшения понимания между немцами и русскими и узнать что-то по-настоящему новое о средних советских гражданах. Но вскоре нам пришлось разочароваться. Нас встретили ледяным молчанием, как врагов, и в такой холодной обстановке мы говорили о Национальном комитете и его задачах. Потом в наш адрес посыпались вопросы. С неприкрытой враждебностью нам задавали их один за другим: «Почему вы называете себя товарищами? У нас нет товарищей в Германии. Разве вы не читали статьи Эренбурга в газете «Правда»? Только еще не родившиеся дети и собаки в Германии являются невиновными… Итак, вы ждете от нас поддержки в работе? В работе реакционных генералов, которые еще вчера пороли своих рабов? Сколько евреев вы застрелили лично? Скольких женщин вы изнасиловали?»
Но мы оказались для них достойными соперниками и сумели преподать этим господам урок марксизма и интернационализма, в результате чего провокационные вопросы стали застревать у них в горле. Но это выбило из нас все силы. Если это не был запланированный маневр, чтобы заставить нас выговориться, то лучше бы мы готовились к взаимно приятному сотрудничеству с Советами в Германии. По сравнению с политической зрелостью тех восьмидесяти представителей «авангарда рабочего класса», Пуанкаре был прогрессивным, полным понимания деятелем. Но был ли какой-то толк в этих жалобах? События далеко опережали нас.
14 января началось новое русское зимнее наступление. (Восточно-Прусская наступательная операция Красной армии началась 13 января, а Висло-Одерская (южнее) 12 января. – Ред.) С точки зрения пропаганды мы никак не помогли этому наступлению: наши листовки, воззвания генералов и газеты русские штабные офицеры использовали совсем в других целях. С целью застичь противника врасплох Рокоссовский запретил на своем фронте любую пропагандистскую деятельность. Но эта предосторожность была излишней. Немцы и так знали, что наступление неизбежно и что у них нет никаких шансов противостоять ему. Отсутствие горючего и приказы фюрера держали их на месте, а отсутствие снарядов заставило замолчать артиллерию. (Автор сильно преуменьшает возможности вермахта. Бои за Восточную Пруссию были долгими (до 25 апреля) и кровавыми. Безвозвратные потери советских войск составили в Восточно-Прусской операции 126 464 чел. Немцы потеряли не менее 150 тыс. чел. убитыми и 220 тыс. пленными. – Ред.)
Но не было никакой разницы в том, попали ли наши листовки в русские отхожие места или остались в наревских болотах между позициями противостоящих сторон, от судьбы в любом случае нельзя было уйти.
Я двигался сразу же за наступающими боевыми порядками русских войск на грузовике, который вскоре наполнился пленными. В нескольких случаях мне приходилось спасать их буквально в последнюю минуту от автоматов скорых на расправу советских солдат.
Двигаясь по болоту, я видел целые группы скошенных огнем солдат в немецкой форме, очевидно власовцев. Однако не на всех были значки восточных батальонов.
Иногда у небольших ферм или поселков были разбросаны пять, десять, а иногда и двадцать подбитых танков «Шерман» и Т-34. В таком поселке должно было находиться либо разбитое зенитное орудие, либо оставленный на улице танк, противотанковая пушка, несколько противотанковых гранатометов и несколько десятков (скорее сотен, и техники побольше. – Ред.) мертвых немцев, которые постарались продать свою жизнь как можно дороже.
