Генрих Айнзидель - Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948
Боже, я не знаю, как мне удалось пережить ту речь, сидя за столом президиума! Мне хотелось выползти из-за этого стола. Другие, когда они не могли больше сдерживать смех, просто выходили из зала. На самом деле всем нам следовало плакать.
Русские сидели во время той речи с каменными лицами. Паулюс потом саркастически заявил, что даже наш «Болтливый парламент» во Франкфурте-на-Майне по сравнению с тем зрелищем был лишь игрой школьников[12].
Глядя на вновь прибывших с Восточного фронта генералов, никто уже не удивлялся, почему 20 июля путчисты проиграли свою партию. Сразу же после того, как они попали в плен, еще на фронте или уже в Лубянской тюрьме, они подписали советские листовки-обращения к немецким солдатам. Но когда их попросили подписать воззвание от имени Национального комитета, они неожиданно уперлись, посчитав это предательством. Здесь, в здании Национального комитета, они забыли свои страхи быть расстрелянными в спину, о неопределенном будущем, что сделало их такими сговорчивыми на фронте и на Лубянке. Один из генералов заявил: «Моя подпись ничего не значит. Ее выбили из меня в тюрьме под дулом пистолета». Хоман закричал: «Вы лжете! Но даже если бы вы говорили правду, вам все равно было бы достойнее промолчать. Вы даже не сознаете, что фактически уже являетесь предателем». В ответ на такое обвинение генерал даже не моргнул глазом. Бывший командир дивизии, по его словам, никогда не слышал о комитете.
И это несмотря на то, что в наших руках находился пространный приказ по дивизии, в котором генерал яростно нападал на комитет, осыпая его еще большей бранью, чем официальная пропаганда. Из того приказа было понятно, что он был хорошо информирован о наших целях, что он прекрасно знал о нашем существовании. Когда мы все это предъявили ему, он отказался от собственной подписи.
Только два штабных генерала родом из Баварии выделялись из ряда этих невзрачных фигур: Эдмунд Хоффмейстер и Винценц Мюллер. Хоффмейстер провел в Советском Союзе шесть лет в качестве офицера связи рейхсвера. В Лубянской тюрьме он сразу же объявил голодовку, в результате чего уже на следующий день был переведен в комфортабельный загородный дом. Винценц Мюллер когда-то был адъютантом Шлейхера. Он считался одним из самых грамотных штабных генералов. Когда его взяли в плен на центральном участке Восточного фронта, он попросил у русских разрешения обратиться к своим разбросанным в дремучих лесах Белоруссии, кишевших партизанами, частям с призывом прекратить дальнейшее бессмысленное сопротивление. Таким образом, он оказался первым среди генералов, внятно предоставившим своим солдатам то же право, которым они не раздумывая воспользовались сами.
Проведя великолепный анализ обстановки еще до начала и во время советского наступления, оба генерала опровергли чудовищное обвинение Гитлера в том, что причиной катастрофы на центральном участке фронта является «предательство» армейского командования.
Благодаря именно Мюллеру и Хоффмейстеру удалось убедить генералов подписать совместное с Национальным комитетом воззвание. Оба имели большой опыт политической деятельности, Хоффмейстер со времен «фрай корпа» и путча Каппа; позже он был один из организаторов тайного вооружения Германии с помощью Советского Союза. Мюллер – во время службы в качестве адъютанта Шлейхера. Оба вели себя очень активно, и было понятно, что скоро подомнут под себя всех остальных генералов. Хоффмейстер уже успел заявить русским на фронте: «Отдаю себя в распоряжение Национального комитета и советского Генерального штаба. Готов к маршу к Бискайскому заливу. Германия и Россия вместе – это доминирование в мире!» Однако 1 мая 1944 года, еще до того, как попасть в плен, он заявлял в своей речи: «Красные флаги сегодня реют от Бискайского залива до Тихого океана. Но с одной существенной разницей: наш флаг со свастикой является символом национального возрождения, а флаг с советской звездой олицетворяет еврейский интернационализм».
Тот факт, что он сам со смехом признается в этом, завораживает. Он любит ошарашивать собеседников своим цинизмом и тягой к парадоксам. И даже в рейхсвере он был широко известен своими неуважительными, но остроумными и уместными ответами вышестоящим командирам.
После обеда пришел грузовик с оркестром военнопленных из 27-го лагеря. Они играли на причале реки Клязьмы, в которой купались младшие офицеры и рядовые. Генералы и эмигранты гуляли по саду и собирались в группы для фотографирования. Пик в темном костюме – обычно он носит китель с высоким воротничком, как у Сталина, – стоял, прижав руки к животу, рассылая во все стороны довольные улыбки. Это было похоже на летний пикник в провинциальном церковном клубе. В этой летней идиллии ничто не напоминало о классовой борьбе. Представители правого и левого крыла объединились в счастливом союзе: Пик и командир дивизии «Фельдхерн-халле» Штейнкеллер, штурмфюрер СС Майер и школьный учитель Рюкер, сын крупного землевладельца Хельмшротт и левый радикал Циппель, сторонник Неймана[13].
День закончился праздничным вечером. Такое уже несколько раз было и прежде. По просьбе политического руководства на специальной площадке для немцев поставили закуски, вина и ликеры. Столы в обеденном зале были заставлены закусками, сладостями и сигаретами, и все это было украшено цветами. Распорядитель вечера товарищ Хирш бегал взад-вперед, время от времени спрашивая старших офицеров: «Как вы думаете, этого достаточно? Этого хватит?» Он явно был более прижимист, чем московские руководители. Причина состоит в том, что он мог продать оставшееся угощение по самым высоким ценам черного рынка в поселке или в комнате охраны. Прибыль пойдет ему в карман. Но особое внимание он сосредоточил на столах, накрытых для особо важных гостей и офицеров комитета. Здесь угощений было гораздо больше, особенно водки. На своих собственных торжественных вечерах, во время многочисленных политических праздников, русские тоже соизмеряют щедрость угощений с рангом приглашенных. Начальник получает больше подчиненного, а тот, в свою очередь, больше, чем стоящего ниже по иерархии. И далее также, вплоть до рядовых сотрудников. Но и те рады такому порядку, потому что в любом случае платить за все это приходится гораздо меньше, чем они получают.
Нам, конечно, не приходится платить совсем. Мы находимся у русских в гостях. На этот раз товарищу Хиршу пришлось залезть в свой карман глубже, чем обычно, так как ожидалось прибытие высшей власти в лице начальника управления по делам военнопленных генерала Петрова и его подчиненных.
Когда он приехал и влетел в зал, похожий на маленький круглый мяч, мы все уже успели собраться: члены Национального комитета в черных мундирах танкистов с захваченных складов, которым наш портной попытался придать как можно более «гражданский» вид; недавно захваченные в плен генералы в «фельдграу», где все еще красовались знаки различия, медали и свастика размером с яйцо, от чего мы уже давно успели избавиться. Картина мало отличалась от обычного вечера в офицерском клубе, куда наведались гости из СС. Не гармонирующие с нашими нарядами русские мундиры с недавно введенными большими широкими погонами были едва заметны в толпе. Только адъютант Петрова майор-кавказец Гададзе вел живую непринужденную беседу с генералами. Кавказский князь, некогда учившийся в Санкт-Петербурге, до сих пор помнил, как он ехал в элегантной тройке, скачущей галопом вдоль Невского проспекта, на очередной устраиваемый знатью бал или как торопился на большой гвардейский парад на Марсовом поле. За столом этот бывший князь с легким презрением наблюдал, как его начальник, бывший пастух, пасший коров, натыкает картошку на нож и отправляет ее в рот или, положив на столовую ложку большой кусок мяса, причмокивая губами, обгрызает его со всех сторон.
