Лучано Паваротти - Я, Лучано Паваротти, или Восхождение к славе
— Герберт, как дела? Да, здесь все в порядке. Мы готовим снимки для «Тайм».
Когда Лучано вышел из-за стола, разговоры, даже те, в которых он не принимал участия, затихают. У семнадцати сотрапезников как-то вдруг полностью иссякла энергия, словно погасли сразу все свечи на новогодней елке.
В наступившей тишине Паваротти слушает, что ему говорит агент на другом конце провода. Потом решительно заявляет:
— Нет, у меня другая программа концертов. Арии Беллини, романсы Тости. Слушатели постоянно требуют, чтобы я весь вечер пел большие арии! Ничего не поделаешь. Спою на бис «Никто не спит, Слеза, упавшая украдкой». Этого достаточно. Скажи им, что моя программа вот такая. Как хотят — либо соглашаются, либо нет.
Очевидно, Бреслин не настаивает, потому что Паваротти снова заговорил шутливым и добродушным тоном.
— Ну, Герберт, как поживаешь? Бываешь ли на Лонг-Айлэн-де? — спрашивает он, пародируя свое собственное английское произношение.
Наконец, Лучано кладет трубку и снова водружается во главе стола. Разговор опять становится оживленным.
После сыра и фруктов появляется блюдо со сладостями: вафельные трубочки с кремом, слоеные пирожные, миндальные пирожные. Вслед за ними возникает еще один поднос — уставленный кофейными чашечками, его сопровождают Анна с большим кофейником и молодая служанка с миской чего-то похожего на взбитые сливки.
— Это домашнее фирменное блюдо, — поясняет Паваротти гостям. — Когда кофе начинает выплескиваться из носика кофеварки, его переливают в глиняный горшок, наполненный сахаром. Напиток, уже вспенившийся, перемешивают с сахаром, пока не образуется коричневый соус, который в праздничные дни наливается на дно каждой чашечки для суперкофе.
Когда же с поразительной быстротой исчезают со стола все пирожные, гости начинают передавать друг другу бутылку ликера амаретто.
В это время Адуа что-то оживленно рассказывает сидящим слева от нее друзьям. Слегка повернувшись к мужу, одной рукой она жестикулирует, а другой легонько придерживает свою рюмку с ликером. Не участвуя в разговоре, Паваротти не спускает глаз с замершей руки жены, словно кот, сторожащий мышиную норку.
По мере того как история, описываемая женой, подходит к кульминационному моменту, рука, отдыхающая на рюмке, начинает чуть-чуть вздрагивать, как бы подавляя желание помочь другой руке, сопровождающей рассказ. Наконец пальцы отрываются от рюмки и включаются в жестикуляцию. И как только это происходит, Паваротти подхватывает ее и мгновенно опустошает.
— Она же итальянка, — объясняет он кому-то свою игру. — Я знал, что она не сможет закончить рассказ, жестикулируя только одной рукой!
Далее разговор заходит о «трудных тенорах», и тут слово берет Паваротти.
— Френсис Робинсон рассказал мне по этому поводу прекрасную историю, которая случилась однажды за обедом в Риме в пятидесятых годах. Жена Леонарда Уоррена, знаменитого баритона, долго распространялась на тему, какие ужасные чудовища — итальянские тенора, высокомерные, наглые, грубые, никогда никому не помогут, тут же за столом сидел Пиппо, то есть Джузеппе ди Стефано, который, в конце концов, не выдержал:
— Извините, но мне кажется, не очень-то любезно с вашей стороны говорить подобные вещи. В конце концов, я — сицилиец!
На что легендарная сопрано Зинка Миланова, не поднимая глаз от тарелки с супом, бросила:
— Еще хуже!
Оживленный разговор продолжается еще некоторое время. Но вот дочери Паваротти извиняются и встают из-за стола. Однако никто не собирается следовать их примеру. Паваротти начинает рассказывать новый анекдот:
— Один старик взял себе в жены молодую и красивую девушку…
— Ты что, хочешь изложить нам сюжет Дона Паскуале? — перебивает его кто-то из моденских друзей.
— Старик ненавидит жену, — продолжает Лучано. — Он убежден, что она хочет извести его и отправить к праотцам. Он спрашивает у приятеля, что ему предпринять, как избавиться от юной супруги. Приятель, а он врач, советует в течение шести месяцев заниматься с нею любовью по десять раз в сутки. Срок почти прошел, когда другой приятель навестил старика и обнаружил, что от того уже почти ничего не осталось. А жена, напротив, пышет здоровьем. Приятель делает мужу комплимент, восхищаясь, как прекрасно выглядит его жена. А старик, хитро прищурившись, отвечает: «Тише! Она об этом не знает, но ей осталось жить всего три дня!»
Прошло уже два с половиной часа, как сели за стол, обед явно окончен, но гости, отяжелев после обильной еды и выпитого вина, которого хватило бы на целую свадьбу в Сицилии, не хотят подниматься. Вдруг прибегает экономка:
— Синьор тенор! Идите посмотрите!
Она ведет Паваротти в другой конец террасы и показывает на небо. Все следуют за ними, задрав голову кверху. В голубом небе над пляжем висят сброшенные с самолета пять разноцветных парашютов. С изумлением глядя на них, экономка без конца крестится и шепчет: «Господи, вот чудо-то какое!»
Все в восхищении, а огромные зонты — красный, голубой, желтый, зеленый и фиолетовый — плавно опускаются на пляж, где собралась большая толпа. Терраса дома Паваротти — идеальный пункт для наблюдения.
Когда приземляется последний парашют, гости «Виллы Джулия» начинают расходиться. Кто-то возвращается в город, кто-то уходит в свою комнату, двое или трое остаются на террасе с газетой или книгой. Паваротти с женой усаживаются в большой гамак, висящий между деревьями. Адуа оказывается в объятиях мужа, и через несколько минут супруги уже крепко спят.
Лучано Паваротти
Обо всем понемногу
Я вовсе не уверен, что мне понравится выступать с концертами. Вокалисту это делать гораздо труднее, нежели петь в оперном спектакле…, хотя никто еще не посмел сказать, что спеть оперу — сущий пустяк. В концерте почти не бывает перерывов для отдыха, нет никого, кто занял бы публику, если ты не совсем в форме, нет никаких декораций, костюмов, балета, нельзя прибегнуть и к помощи других певцов, которые отвлекли бы слушателей от твоих промахов. Концерт — словно серьезнейший тест для певца.
Одно я особо ценю в концертном выступлении — непосредственный отклик зала, слушающего тебя. После каждого номера публика сразу высказывает свое суждение о тебе. В опере слушатели выражают свое мнение или дают оценку лишь после спектакля, а к тому времени на нее могут повлиять другие факторы. Например, не понравится режиссер, и тогда вполне вероятно, они убавят аплодисменты каждому певцу, даже если и не в претензии ни к кому из них. Возможно, своим поведением публика своеобразно наказывает исполнителей за то, что они соглашаются участвовать в плохой постановке.
