Самуил Зархий - Наркомпуть Ф. Дзержинский
— Не скрою, что у меня были разные сомнения и колебания…
После короткой паузы нарком сказал Ливеровскому:
— Я вызвал вас, Александр Васильевич, вот зачем. Еду на юг отдыхать. Но хотел бы эту поездку использовать для дела и просил бы вас сопровождать меня до Сухума. Очень интересуюсь Черноморской линией, как она намечена, где проходит, в каком состоянии, каковы возможности ее достройки в ближайшие годы, какие примерно средства нужно в это дело вложить? Сможем ли мы — я и Сергей Дмитриевич — вместе с вами проехаться по намеченной трассе?
— Конечно, сможем! Пока идет рельсовый путь, прокатимся на дрезине, ну а дальше — автомобилем.
— Договорились. Завтра утром выедем. Подберите нужные материалы. Я вам дам полномочия вести предварительные переговоры с абхазским правительством. Нужно выяснить, какую помощь материалами и людьми может Абхазия оказать стройке, если HKJПC решит продлить Черноморскую дорогу до Сухума.
* * *С горы на окраине Сухума, где находилась дача, в которой поселился Дзержинский, открывался чудесный вид на море. Солнце ярко сияло на безоблачном светло-голубом небе, но в эту осеннюю пору зноя не чувствовалось.
Одетый в белую косоворотку с расстегнутым воротником и серые полотняные брюки, в тапочках на босу ногу, Феликс Эдмундович сидел в саду у плетеного столика и писал. Время от времени он отрывался от письма, с видимым удовольствием глубоко вдыхал свежий морской воздух, напоенный ароматом южной растительности. Какая благодать кругом!
С детства он страстно любил природу. И многие годы, проведенные в тюремных стенах, научили особенно ценить ее красоты.
«Тут солнце, тепло, море безбрежное и вечно живое, — восторженно писал он жене, — цветы, виноградники, красиво, как в сказке… Кругом пальмы, мимозы, эвкалипты, кактусы, оливковые, апельсиновые и лимонные деревья, цветущие розы, камелии, магнолии — повсюду буйная растительность, вдали же цепи покрытых снегом гор, а ниже огромные леса…».
Мысли Дзержинского прервал старый абхазец, сторож дачи:
— Тебя солдат спрашивает, письмо привез. Мне не дал, твоему помощнику не дает, вот человек… Говорит, лично в руки. Как будто мы не отдадим.
Дзержинский сложил незаконченное письмо, пошел по дорожке к воротам и взял от фельдъегеря несколько запечатанных сургучом пакетов. Войдя в дом, он стал разбирать полученную из Москвы почту.
В дверь осторожно постучали.
— Доктор пришел, — сказал секретарь. Дзержинский кивнул головой в знак согласия.
На пороге появился пожилой человек в стареньком светло-желтом чесучевом костюме. В руке он держал чемоданчик.
— Доктор Нарышкин. Ваш лечащий врач.
Дзержинский встал и поздоровался с ним.
— Пять дней не могу застать своего пациента, — шутливо пожаловался доктор. — При первом посещении мне сказали, что вы уехали в Батум. Вчера сообщили, что допоздна пробудете в Сухумском порту. А наркомздрав Абхазии, направляя меня к вам, почему-то думает, что вы приехали отдыхать.
— Так-то оно так, — улыбнулся нарком. — Но я не имел возможности специально приехать для знакомства с портами Черного моря. Вот и занимаюсь этим попутно с отдыхом.
— Скажите, пожалуйста, у кого вы лечились в Москве? — спросил доктор.
— Специально я не лечился, но раз в полгода меня осматривал доктор Гетье.
— Гетье? Крупнейший специалист. Что же он находил у вас?
— Не нравится ему мое здоровье… Всегда много говорит со мной о соблюдении режима, а чем я болен — ничего определенного. Я хотел бы услышать от вас.
— Гетье — светило, а я только практик… Разрешите вас выслушать, — сказал доктор, вынимая из чемоданчика деревянную трубку.
Он долго выслушивал и выстукивал сердце и легкие, затем молча стал заполнять тетрадку, которую принес с собой. Когда закончил, Дзержинский спросил:
— Что скажете, доктор?
— На какое время вы приехали в Сухим? — ответил врач на вопрос вопросом.
— На месяц, если, конечно, позволят обстоятельства.
— Да, — протянул доктор, — из этого месяца вы уже неделю потратили на обследование портов. А вам, если говорить по совести, надо бы здесь пробыть не менее полугода.
— Полгода? — изумился Дзержинский и даже засмеялся. — Для чего? Я здесь всего несколько дней и мне уже отдых начинает надоедать. Для чего же полгода?
— Чтобы по-настоящему восстановить крайне расшатанное здоровье. Нужен серьезный, я бы сказал, капитальный ремонт.
— Ну, что вы, доктор? Какой же партиец согласится отдыхать полгода, да еще в такое горячее время?
— Мой долг врача предупредить, а вы — решайте. Тут я бессилен, — и доктор беспомощно развел руками. — Я сказал полгода и то при условии, если вы совершенно не будете заниматься делами, если все эти папки и бумаги будут немедленно вынесены отсюда, если вы, кроме Джека Лондона, ну и, скажем, газет ничего читать не будете.
Дзержинский молчал. Еще никто из врачей так решительно с ним не разговаривал, как этот старый провинциальный доктор.
— А если я никак не могу следовать вашим советам? Что из этого выйдет? — тихо спросил он.
— Что выйдет? — машинально переспросил врач, не ожидавший такого прямого вопроса, и замялся. Но устремленный на него серьезный, немного грустный взгляд болезненно усталого человека требовал честного ответа. И доктор доверительно произнес:
— Ваше сердце не выдержит… Вас хватит только на два-три года…
— На два-три года, — задумчиво повторил Дзержинский. И, как бы рассуждая с самим собой, добавил: — Собственно говоря, два-три года — не так уж мало. За это время можно многое сделать. Спасибо, доктор, за откровенность… У меня к вам одна просьба: никому не говорить про эти «два-три года». Пусть не радуются те, кто меня не любит, и не огорчаются те, кто любит.
Дзержинский смотрел на отпуск, как на отбывание повинности, как на потерю драгоценного времени, которого уже никогда не вернуть. И все-таки даже неполный отдых в сочетании с благодатным климатом юга — морем, воздухом, солнцем — сделал свое дело. Феликс Эдмундович окреп, посвежел, загорел. Почувствовав себя лучше, решил досрочно уехать.
Еще в Москве он задумал на обратном пути ознакомиться с работой Закавказских дорог. Поэтому из Сухума нарком поехал на автомашине до Ново-Сенаки,[26] а оттуда поездом в Тифлис. По дороге останавливался на станциях, осматривал депо, мастерские, встречался с рабочими и служащими. Вечером 27 ноября его служебный вагон появился па тупиковых путях станции Тифлис. Начались деловые встречи и совещания с командным составом.
