Дмитрий Несветов - Кончина СССР. Что это было?
Быть может, это связано вот еще с чем. Не столько с боязнью и непониманием того, что в те дни происходило в РСФСР, сколько с тем, что Союзный центр тогда, после событий в августе 1991-го, был, во-первых, абсолютно деморализован (это была очевидно не его победа, и он не знал, что с ней делать), а во-вторых, практически ничего не контролировал. Смотрите, не прошло и двух недель, как Верховные Советы еще восьми союзных республик согласились присоединиться к Беловежским соглашениям – еще восемь республик вошли в состав СНГ. Может, и впрямь проще все объясняется: все боялись безвластия? Все боялись неконтролируемого распада?
Да, безвластие к тому времени стало фактом, и олицетворяли это безвластие Горбачев и его команда Союзного центра. Когда страна сыпалась, все понимали, что нужно применить меры государственного управления, чтобы сохранить страну, и видели, как подталкивается к каким-то действиям армия, а потом от ее решительных действий быстро отмежевываются и военных обвиняют в насилии. Как провоцируются многие вещи в союзных республиках, когда неизвестные лица стреляют в спину армянам, чтобы те повернулись против азербайджанцев, или в спину азербайджанцам, чтобы натравить их на армян. Роль этих провокаторов до сих пор не оценена, как и потом, в 1993 году, были провокаторы, которые стреляли в спину «Альфе», чтобы заставить ее штурмовать Верховный Совет.
И хочу подчеркнуть: роковую роль в событиях 1991-го сыграло то, что к декабрю высшие органы власти СССР как таковые были обезглавлены. Все руководство СССР, за исключением президента, сидело в «Матросской Тишине», был ликвидирован Верховный Совет СССР. А последний, V съезд народных депутатов Советского Союза в сентябре, приняв ультиматум президентов республик во главе с Горбачевым, начал демонтаж союзных органов власти с того, что ликвидировал самого себя, отменив съезд и заменив избранный в соответствии с Конституцией парламент делегированием из республиканских парламентов представителей в Верховный Совет СССР.
Поэтому, когда в декабре состоялся преступный сговор руководителей трех союзных республик, не было союзных органов власти, не было командования Вооруженными силами, потому что все решительные генералы и адмиралы, поддержавшие ГКЧП, были уже уволены, изгнаны и опозорены. Я уже не говорю о том, что те, кто был причастен к ГКЧП, сидели как уголовные преступники в «Матросской Тишине». Все органы власти были разгромлены, в Белоруссии «ушли» Дементея[82], Председателя Верховного Совета республики, за поддержку ГКЧП. Чудом не сняли Кравчука, и он, отделяя Украину, спасал в том числе и себя – спасал от обвинений в заговоре и поддержке ГКЧП.
Вот атмосфера была… Сегодняшнее поколение России, да и других бывших союзных республик, я думаю, просто не сможет себе представить атмосферу тех дней – чувство безысходности, тоски, стремления что-то срочно менять, ну и просто ужаса.
Отсутствия почвы под ногами… И почти отчаянное бегство от попыток заглянуть в день завтрашний. Да, и это было…
Буквально через три-четыре недели после ратификации у меня была встреча с рабочими завода «Арсенал» в Петербурге (тогда еще Ленинград): огромный-огромный цех, заполненный до предела рабочими, инженерами… И упреки: «Почему? Как вы могли ратифицировать Беловежские соглашения? Как Верховный Совет мог так поступить?» И когда мне дали возможность отвечать, я говорю: «А поднимите руки те, кто вышел на Дворцовую площадь в знак протеста против Беловежских соглашений?»
Совершенно точно. Я как раз хотел вам между делом напомнить: а выступлений-то не было – в защиту порушенного Союза.
Не было, потому что то самое чувство личного бессилия… Выступать против – это, значит, за Горбачева, что ли? В этом-то и тупик, патовая ситуация…
Да, небогатый выбор, право слово…
Декабрь. ФиналКомментарии и свидетельстваМихаил Горбачев «Декабрь-91. Моя позиция»
В процессе демократических реформ нами были допущены просчеты, процессы вырвались из-под контроля, сепаратизм подтолкнул политическую дестабилизацию в национальных регионах, и это все тяжело отразилось на наших делах. Мы дали экономическую свободу предприятиям и кооперативам, а у нас не было системы налогов, не было механизмов реализации ряда законов. И пошло все вразнос. И первое, что мы почувствовали, – это разрыв между ростом денежных доходов и товарной массой.
Борис Ельцин «Записки президента»
Все союзные органы замерли в оцепенении. Было ясно, что реальная власть – у республик. Прежде всего у России. Ни Совмин, ни Госплан, ни другие прежде всесильные структуры уже ничего не решали по-настоящему, их функции ограничивались регистрацией существующего положения… Вместо постепенного и мягкого перехода от унитарного Союза к более мягкой, свободной конфедерации мы получили полный вакуум политического центра. Центр в лице Горбачева был полностью деморализован. Он потерял кредит доверия у возрождающихся национальных государств.
Михаил Горбачев «Декабрь-91. Моя позиция»
В Минске было сделано весьма вольное заявление, что Советского Союза уже нет. Но тогда, значит, нет и законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы, международные связи и т. д. и т. п. Сделано это было тремя президентами под очень сомнительным историческим предлогом: они (три союзные республики; кроме РСФСР, УССР и БССР в образовании СССР участвовала и не существовавшая к моменту распада Закавказская СФСР. – Д. Н.) <…> были в 1922 году инициаторами образования СССР, поэтому-де они имеют право его и распустить. Это дилетантский подход, попытка выдать нахрапистость за политическую культуру. И уж тем более нельзя это выдавать за проявление исторической ответственности.
Борис Ельцин «Записки президента»
Это был не «тихий путч», а легальное изменение существующего порядка вещей. Изменение условий договора между тремя главными республиками Союза… Беловежское соглашение, как мне тогда казалось, было нужно прежде всего для того, чтобы резко усилить центростремительную тенденцию в развалившемся Союзе, стимулировать договорный процесс… СНГ являлось единственной на тот момент возможностью сохранения единого геополитического пространства… Я был убежден, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жесткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять свое значение, свой авторитет… Я был убежден, что морально-волевой ресурс Горбачева исчерпан и им вновь могут воспользоваться злые силы. Так пришло решение. Поэтому я оказался в Беловежской Пуще.
