Раиса Аронова - Ночные ведьмы
Надежда Григорьевна рассказала об изменениях, которые произошли в станице за послевоенное время. Население значительно увеличилось. На полях появилась новая культура — рис. Построено много жилых домов.
— А в Краевом лесе сейчас олений заповедник, — упомянула она.
Там проходил однажды большой полковой физкультурный праздник — и для этого находилось время. Физическая закалка была необходима. Разве мог бы хилый организм вынести такое огромное напряжение, какое мы выдержали во время войны?
От Надежды Григорьевны поехали к школе, в «наш дом». Припомнилось, что неподалеку находилось большое болото. Так и есть! Только через него проложена теперь хорошая дорога. Но лягушки квакают так же, как и двадцать лет назад.
Вот и школа — одноэтажное белое здание. Узнали сразу. Сколько же воспоминаний нахлынуло!
Нашим гидом оказался Василий Ананьевич Сергеев, завхоз школы. Мы случайно встретили его по дороге, и он гостеприимно открыл нам двери, провел по классам. Школа уже полностью подготовлена к новому учебному году. Все блестит свежей краской. На полу — дорожки, в учительской — ковер. Уютно. Взглянув на портрет Карла Маркса, я почему-то вдруг припомнила одну деталь из его биографии. Как-то, заполняя полушутливую анкету своей дочери, Карл Маркс на вопрос: «Что вы больше всего цените в женщине?» — ответил: «Слабость». Понятно, конечно, что этим хотел сказать Маркс.
Физически женщина бесспорно слабее мужчины. И об этом сильной половине рода человеческого следует помнить. Мужчине, по-моему, должно всегда доставлять определенное удовольствие, если он помогает женщине. Этим самым он доказывает другим, а в первую очередь себе, что оп сильный. Сознавать же себя сильным приятно. У женщины и душа в некотором смысле слабее, чем у мужчины. Она нежнее, менее защищена от грубых ударов. Ее легко ранить порой одним неосторожным словом или жестом. Но у женщины есть другие качества, которые помогают ей восполнять упомянутые «слабости». Например, выносливость, сила воли. Причем сила воли, как правило, оказывается большой у хрупких на вид, «женственных» натур. Они зачастую и сами не подозревают об этой силе. Опасность, говорят, удесятеряет силы. У таких женщин — в особенности. Силы духовные увеличивают физическую силу.
Вспомнился один случай, происшедший в нашем полку здесь, на Кубани. Однажды ночью во время боевой работы на старте вспыхнул пожар — из-за каких-то повреждений в электропроводке загорелся самолет. Рядом, крыло в крыло, стоял самолет летчицы Марины Чечневой. Полностью заправленный горючим, с подвешенными бомбами. В один миг Марина оказалась около своего самолета, приподняла его за хвост и одна откатила машину на безопасное расстояние. Когда же пожар был ликвидирован, то потребовались усилия шести девушек, чтобы поставить самолет Чечневой на прежнее место. Мы несказанно удивились, узнав, что несколько минут назад Маринка одна тащила груженный бомбами самолет.
— Ну и богатырь! — шутили над ней.
«Богатырь» — среднего роста, весом меньше «полсотни», — сама не понимала, как это ей удалось. Она удивленно глядела то на самолет, то на нас, хлопая длиннющими мохнатыми ресницами.
Переходим из класса в класс.
— Вот тут жила наша эскадрилья, — говорит Руфа. — Как будто все это было вчера… Только вместо парт — постели. На нарах, подряд.
Здесь утром 1 августа 1943 года восемь постелей оказались незанятыми 4 экипажа сгорели над целью. Восемь молодых, хороших девушек. Упомяну имена всех. Ведь если мы, их боевые подруги, не вспомним о них, то кто же еще сделает это?
Погибли при выполнении боевого задания: летчица Аня Высоцкая со штурманом Галей Докутович, Женя Крутова с Леной Салимовой, Женя Сухорукова с Сашей Роговой и Валя Полунина с Ирой Кашириной.
Страшная незабываемая ночь. Как сейчас вижу: далеко впереди несколько лучей прожекторов схватили самолет. Держат. Ведут… Но почему нет обстрела? Зенитки и пулеметы подозрительно молчат. Вдруг вверху, из темноты, недалеко от освещенного ПО-2 — красная ракета. Потом короткая очередь вражеского ночного истребителя. ПО-2 вспыхивает. Падает, падает… На борту рвутся ракеты. Через несколько минут — та же картина. Потом еще. И еще.
Мы были потрясены. Таких потерь полк не знал.
Нужно было вырабатывать новую тактику. Ее подсказала сама ситуация раз против нас бросили истребителей, то единственное спасение — малая высота. Истребитель побоится снижаться ночью. А мы можем. Пусть стреляют зенитки и пулеметы — они не так страшны, как огонь истребителя, который бьет без промаха по близкой освещенной цели.
Тяжелая утрата вызвала глубокие и печальные раздумья. У меня впервые за время войны появилась какая-то… неуверенность, что ли.
До этого я летала с легкомысленным убеждением, что меня никогда не убьют. Пусть ранят, пусть собьют, но не убьют. А теперь поняла, что можно погибнуть.
Как-то вечером, вскоре после той траурной ночи, я присела в саду под яблоней и написала что-то вроде стихов. На мой теперешний взгляд, от них попахивает пессимизмом. Что ж, случалось и так, что без особых надежд заглядывали в будущее. Вот эти стихи:
Вечер. Сад. И луч заката.
Тополя у нашей хаты.
Деревенские ребята,
Голосистые девчата…
И не верится, что рядом,
Километров пятьдесят,
Рвутся бомбы, бьют снаряды,
Трассы пуль в зенит летят.
И не верится, что ночью
В пекло адово пойду.
Что сгорю звездой полночной
И с заданья не приду.
И не верится, что после,
Как при мне и без меня,
Будет так же: в окнах отсвет,
Песни, сад… И тополя…
Припомнились строки из дневника Гали Докутович:
«Девушки вчера летали бомбить аэродром в Гостагаевской. Там «миллион прожекторов». И Наталке Меклин они сегодня снятся. Проснулась и села на кровати. «Натка, ты чего?» — «Понимаешь, не могу крепко заснуть — все время прожекторы снятся».
Нам всем до сих пор снятся иногда военные ночи: черной небо, слепящие лучи прожекторов, вспышки разрывов зенитных снарядов, пламя горящих самолетов. Просыпаешься с колотящимся сердцем. Потом с облегчением вздыхаешь: хорошо, что это только сон!
Но и наяву, случается порой, тоже бывают бои. Правда, совсем уж другого рода.
Лет десять назад мы с мужем жили в маленькой комнатке многонаселенной коммунальной квартиры. Жила там одна женщина — ее все не любили за злой язык. Стою я как-то в общей кухне, варю кашу пятимесячному сыну. Вошла та женщина. Я, как и все жильцы, взбегала вступать с ней в беседы, но у нее была странная манера — рассуждать вслух, вызывая, таким образом, присутствующего на разговор. Так было и в тот раз.
