Коллектив авторов Биографии и мемуары - Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века
После второго офицерского обхода в спальнях на новичков является большой спрос: «Подайте мне платье»; «Принесите стакан воды»… Двери умывальных комнат хлопают беспрерывно. Около обширных умывальников толчется толпа в нижнем белье или шинелях внакидку. Краны звенят, вода журчит, льется и брызжет. У камина с постоянно открытой трубой уже курят несколько человек. Опять крики: «Эй, новик! Спичку!»; «Принесите мне полотенце, я забыл в столе»; «Дайте вашего мыла, у меня все вышло».
В камерах солдаты-служители проворно застилают покинутые койки; подымают шторы; в окна наползает серый полусвет. Дежурный офицер обегает еще раз, поспешно взывая, умоляя: «Вставайте же, господа! Пожалуйста, вставайте! Батарейный командир сейчас придет». Теперь он уже решается дотрагиваться и до заспавшихся первоклассников; теребит их за ножные пальцы. Случалось, что на койку, с которой юнкер уже встал, под одеяло клали чучело, укутав ему голову в простыню. Конечно, офицер не мог его добудиться, в самую критическую минуту, когда в рекреационной зале уже звенели шпоры батарейного командира, сдергивал одеяло и только тогда усматривал, что его одурачили. Бывало и хуже. Пользуясь утренним сумраком, протягивали между ножками двух железных кроватей поперек прохода веревку; тогда поспешно обходящий камеры офицер спотыкался и иногда падал на паркет.
В тридцатых же годах, при моем отце, одному офицеру, имевшему привычку на дежурстве напиваться, придираться к юнкерами, а потом спать мертвецким сном, шалуны обрезали ножницами одну половину усов и одну фалду мундира. Спросонья и похмелья он не заметил изъяна и явился в этом виде к обходившему спальни батарейному командиру.
Часовой новичок, охраняющий преддверие, вход в 1-й взвод, завидя в глубине рекреационной залы медленно движущуюся <…> фигуру батарейного командира <…>, схватывает свой табурет, книги и, ссыкая неистовее обыкновенного, обегает свой район. Ссыканье передается следующему часовому, охраняющему из караульной залы 2-й взвод, подхватывается на лестнице часовыми остальных и разносится по всем спальням. Сам офицер, пользуясь этим противозаконным сигналом, поспевает встретить полковника на пороге камер. Слава Богу, что командиру нужно выслушать несколько рапортов, ибо в камерах осталось еще несколько заспавшихся «старичков»; они, стремглав, в одних рубахах, босиком спасаются в ватерклозет. А новички швыряют за ними одежду.
Полковник торжественно обходит камеры; везде царит порядок, тишина. Он знает, что половина юнкеров еще не одета, что они теперь курят в умывальной комнате; он слышит ссыканье; но он все это игнорирует и движется вперед как можно медленнее, чтобы не быть поставленным в явную необходимость замечать беспорядок и взыскивать за него.
Хлеба насущного, конечно, никто у новичка не отнимал; но и самый хлеб насущный, в некотором смысле, подчас напоминал об уничижении. В столовой по обеим сторонам продольного прохода столы были расставлены в два ряда. Во время обеда и ужина за каждым столом сидело одиннадцать человек; во главе портупей-юнкер на хозяйском месте. Миски и блюда ставились перед ним; он и его ближайшее соседи, обыкновенно воспитанники 1-го и 2-го (высших) классов, брали себе львиную часть. Только наименее вкусные остатки доставались сидящим на крайних местах новичкам. Даже серебряная, внутри позолоченная стопа (большая кружка) с выгравированным на ней учебным сиянием — свет науки, — случалось, доходила до них опорожненная, без квасу, которым славилось училище. Приказать же служителю принести квасу новичок не всегда решался. Ему самому отдавалось столько приказаний, что он сомневался — особенно в первое время: осталось ли за ним право приказывать хотя бы служителю.
Особенно обидно было новичкам в те дни, когда подавали за ужином щи вместо пирогов. Кроме щей подавалась еще отличная гречневая каша. Щи и каша сами по себе хороши. Но каша представляла особенное удовольствие. Давали ее вволю — и напитаешься вплотную, и можно запастись ею, набить ею стаканы, снести в спальню, спрятать в столик у кровати и налакомиться на другой день вместо завтрака. Однако этого новичкам не удавалось.
Между тем каша в полдень была особенно приятна, ибо с основания училища по 1855 год (когда пища и вообще содержание значительно улучшились), после утренних и вечерних классов предлагался только черный хлеб. Возвращаясь из классов в камеры, юнкера находили на определённом окне каждого взвода большую корзину с нарезанными ломтями черного хлеба и солонку соли. Хлеб был всегда свежий, очень вкусный; особенно корки: нижняя сильно мучнистая, верхняя глянцевидная, хрусткая; и между ними аппетитная ерошка. Молодежь веселой россыпью вбегала в камеры, кидалась к окну; в одну минуту расхватывала ломти хлеба; рассыпалась соль… Новички, конечно, были в арьергарде, толкаться не смели; на их долю оставались пустые, опрокинутые корзины, пустые солонки и куски мякиша. А тут еще какой-нибудь запоздавший «старичок» орет: «Новик, достаньте мне горбушку!» <…>
Между обедом и вечерними классами новичкам было довольно спокойно. Редко кому-нибудь из старших кадет придет охота позабавиться. Например, прибежит первоклассник с ученья и кликнет клич: «Эй, новики, тройку мне, да чтобы переменные на станциях были. Б-в в корень!»
Новички, до коих достигал клич, обращаются в лошадей. Прочный дубовый табурет кладется боком на пол; «закал» садится на него; ему дают в руки четыре свитых жгутами тиковых чехла, стащенных с коек (кроватей). Чехлы означают вожжи и постромки. Тройка новичков, излюбленный Б-в корню, впрягается в эту упряжь и мчит, что есть духу, по гладкому паркету вдоль длинной анфилады. Барин гикает; лошади фыркают и ржут. Мальчики увлекаются. «Береги-ись!» Все сторонятся. Первая тройка запыхается, раскраснеется, — является другая «со станции»; и опять: «Береги-ись!» Случается, что не один, а несколько «старичков» раззадорятся, и устраивается весьма оживленное катанье на перегонку. <…> Вечером дело становилось серьезнее <…>.
Классные залы тогда запирались. Особых зал для занятий не существовало, в мрачную рекреационную никому в голову не приходило ходить развлекаться или готовить уроки, так что вся жизнь от вечерних классов до ужина и от ужина до утра сосредотачивалась в камерах. Там было светло, тепло, уютно, людно; вообще располагало к игривости. Масляные лампы, правда, освещали не ярко, но зато на каждом столе горело по свечке. Для занятий всем юнкерам раздавались стеариновые свечи и подсвечники. Иногда, раза два-три за зиму, по инициативе какого-нибудь затейника, «старичка», желавшего праздновать свои именины, какую-нибудь занимательную или просто фантастическую годовщину, устраивалась настоящая иллюминация целого взвода. Развешивались китайские фонари, разрисованные транспаранты с приличествующими случаю надписями, эмблемами и карикатурами. Все это расставлялось по столам, окнам, углам. Выходило красиво и забавно. Транспаранты и фонари заготовлялись заблаговременно (многие юнкера хорошо рисовали).
