Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
– Я больше не могу выносить этот стук, – разрыдался Виленкин. – Ведь вы хороните славу нашего полка.
Древко распилили на маленькие кусочки, и один из них прислали мне в Санкт-Петербург.
Глава 16
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ
Мои отец и сестра (мать умерла в начале войны) жили в Санкт-Петербурге в большом частном доме, построенном в начале XIX века. В доме было три квартиры с разным количеством комнат, от одной до трех, и четвертая наша из пятнадцати комнат. Штат прислуги состоял из экономки, кухарки, двух горничных и прачки.
Экономка, Анна Степановна, появилась в нашем доме, когда я был совсем маленьким. В 1918 году она дважды спасала мне жизнь.
Наш дом стоял на Миллионной улице, протянувшейся от Зимнего дворца до Марсова поля. Квартира, оформленная в эдвардианском стиле[48], была очень уютной и удобной.
Единственное, чего не хватало в то время, когда я вернулся с фронта в Санкт-Петербург, так это продовольствия.
Вместо обещанного улучшения после революции резко ухудшилось положение с продовольствием. Людям приходилось часами стоять в очередях, чтобы купить хоть каких-нибудь продуктов. Начались перебои с хлебом, и я помню, как наша кухарка обливалась слезами, когда была вынуждена печь для нас пирожки из картошки.
До моего возвращения моя семья не испытывала особого давления со стороны новой власти. Правда, один раз отца все-таки арестовали. За ним пришли комиссар и два вооруженных солдата. Войдя в квартиру, они не сняли головных уборов, и отец сделал им замечание. Они арестовали отца по той простой причине, что он был известным промышленником Через несколько дней отца отпустили, поскольку не смогли предъявить никаких конкретных обвинений.
Первым делом мне надо было заказать гражданскую одежду. Несмотря на то что вещи были пошиты у очень хорошего портного, сидели они на мне неважно. Я никогда не носил гражданской одежды; сколько я себя помнил, у меня всегда была форма, даже в гимназии. Легкая небрежность в движениях и манерах гражданских лиц резко отличается от своего рода «закостенелости» военных, необходимой при ношении формы. Я помню своего портного, Брунста, у которого шил форму. У него была шикарная мастерская, в отличие от моего сапожника Шмелева, имевшего темную мастерскую под лестницей. Но тем не менее Шмелев был лучшим сапожником в городе. Не желая расширяться, он обслуживал очень ограниченное число клиентов. Я пошел к нему, как только стал юнкером. Мне пришлось ждать своей очереди около полутора лет, пока один из его постоянных клиентов не ушел в отставку (а может, умер). Шмелев запрашивал немыслимые суммы за свою обувь, но она того стоила.
Вскоре после моего возвращения в Санкт-Петербург красноармеец принес мне повестку в вербовочный пункт. Там меня встретил полковник бывшей царской армии, доказавший свою лояльность новому режиму. Когда я зашел в комнату, он встал, сердечно поприветствовал меня и предложил поступить на службу в новую армию в чине полковника, обещая высокое жалованье и различные привилегии.
– Это приказ или предложение? – задал я единственный вопрос.
– Конечно, предложение.
Я отказался. Полковник, ничем не выдав огорчения или раздражения от моего отказа, вежливо попрощался со мной.
Многие офицеры пошли служить в Красную армию. Некоторые даже сделали карьеру. Один из них, Тухачевский, бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка, стал маршалом Советского Союза. В 30-х годах во время сталинской чистки Тухачевского расстреляли[49].
В отличие от Тухачевского, судьба бывшего полковника царской армии Шапошникова оказалась удачнее. Он был военным советником Сталина во время Второй мировой войны и умер собственной смертью.
Таким образом, во время Гражданской войны бывшие офицеры царской армии сражались по обе стороны; но основная часть офицеров примкнула к белым. Несколько офицеров моего полка перешли на сторону красных.
Многие люди, и военные и гражданские, наивно верили, что смогут жить и работать в условиях нового режима. Мало того, эти оптимисты связывали с новым режимом изменения к лучшему. Их оптимистические прогнозы, что хаос не может длиться вечно, безусловно, оправдались, но они не могли предвидеть, что новоя система будет организована по образцу, резко отличавшемуся от того, на который рассчитывали консервативные либералы. Таким оптимистом был и мой отец. После Февральской революции он категорически отказался продавать часть собственности в Санкт-Петербурге. В результате она была национализирована; все, что у меня осталось, это план нашего дома и документы на него.
В то время как большинство людей пассивно ждали наступления перемен, некоторые делали все, чтобы свергнуть власть большевиков. В январе 1918 года в России существовало множество контрреволюционных организаций, возглавляемых гражданскими и, в основном, военными лицами. По крайней мере, десять офицеров из моего бывшего полка, живших в Москве, состояли в этих тайных организациях. Как правило, организация делилась на группы по десять человек в каждой. Члены группы не знали друг друга; всех знал только командир группы. Отделение состояло из пяти групп. Командира отделения знали только командиры групп. В состав боевого соединения входило шесть отделений. Несмотря на всю конспирацию, большинство подобных организаций действовали крайне непрофессионально. Кроме того, в их рядах были предатели и шпионы. В организации, в которую входили бывшие сумские гусары, был обнаружен и убит один из таких шпионов. Константин Соколов, который испытывал дурные предчувствия относительно этого человека, сказал за несколько минут до убийства:
– Это не жизнь, это роман!
И он был абсолютно прав. Ни один из офицеров не был профессиональным подпольщиком; во всех этих тайных организациях витал дух романтики. Они могли существовать лишь до той поры, пока у большевиков не была налажена служба тайной разведки. Когда большевистское правительство создало Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), с местными органами ЧК – губернскими, уездными, транспортными, армейскими – был налажен поиск контрреволюционеров. Большинство арестованных расстреливали; среди них Петрякевича, Виленкина и еще семерых офицеров Сумского гусарского полка.
Одна из московских организаций предприняла попытку освободить императорскую семью. С августа 1917 года по апрель 1918 года император Николай II и его семья находились под арестом в городе Тобольске. В заговор были вовлечены девять сумских гусар; из трех «разведчиков» одним был Соколов. Насколько мне известно, это была единственная попытка такого рода.
