Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920
Мой эскадрон расположился в деревне примерно в пятьдесят дворов. В каждом дворе было, как минимум, по одной собаке. Это были огромные дворняги, и, подозреваю, с примесью волчьей крови. В одну ясную лунную ночь к деревне подошла стая волков, и, усевшись на пригорке, волки завыли на луну. Все происходило по классической схеме. Заинтригованный, я вышел на улицу и увидел несколько деревенских собак. Постояв в раздумье, они побежали к сидящим на пригорке волкам. Из дворов стали выбегать собаки. Уже около пятидесяти собак бежали к пригорку. Скоро послышался шум борьбы. На следующее утро я пошел на поле битвы. На земле лежали одна или две растерзанные собаки и пара волков. По всей видимости, я стал свидетелем одного из сражений столетней войны.
Все больше и больше солдат переходило на сторону большевиков. Солдаты отказывались принимать участие в войне. Наш пехотный полк объявил забастовку, когда пришел приказ перейти в наступление. Ходили разговоры, что, когда в одном пехотном полку солдаты отказались идти в наступление, офицеры полка сами пошли в атаку и на следующий день немцы похоронили их с воинскими почестями на нейтральной полосе. С разных сторон доносились слухи об убитых своими же солдатами офицерах. Дезертирство в армии приняло огромные размеры, и соответственно резко возросло количество вооруженных солдат в тылу, готовых поддержать большевиков. Когда началась вторая (большевистская) революция, армия фактически отказала в помощи Временному правительству.
Большевистская революция ускорила распад нашего полка. В эти мрачные дни произошло несколько неприятных случаев. Польша провозгласила независимость, и, в соответствии с соглашением между польским и новым русским правительствами, все поляки, служившие в русской армии, должны были вернуться в Польшу со своим оружием. Поляки, служившие в нашем полку, не проявляли особого интереса к русской революции. Пришел день, когда они сели верхом и отправились на родину. Среди них был мой денщик Куровский. Накануне отъезда поляки пришли ко мне и долго убеждали поехать с ними.
– Здесь не будет ничего хорошего после нашего отъезда, – горячо уверяли они.
И поляки оказались правы. Куровский со слезами на глазах умолял меня поехать вместе с ними в Польшу.
Вскоре после их отъезда в полку чуть не произошло убийство. Жертвой должен был стать командир эскадрона, ротмистр Иванов. План убийц состоял в том, чтобы выманить Иванова на встречу, завязать спор и в пылу спора убить ротмистра. Иванову сообщили о заговоре, и когда два солдата зашли к нему в дом, то застали его за чтением книги. Они вежливо попросили его пойти с ними. Иванов отказался. Спустя несколько минут в комнату ворвались несколько вооруженных солдат и, не долго думая, решили силой вывести Иванова на улицу. Ротмистр продолжал сидеть за столом, но теперь рядом с книгой на столе лежало два револьвера. Иванов, не отрывая глаз от книги, спокойно сказал:
– Я никуда не пойду, но можете попробовать взять меня силой.
Солдаты уважали его за храбрость. Они понимали, что кто-то из них наверняка погибнет в схватке, и каждый, вероятно, боялся, что именно он окажется этим погибшим. Они не решились применить силу и ушли. Спустя несколько часов по настоянию офицеров Иванов покинул полк. Его убили во время Гражданской войны.
В моем эскадроне источником особой опасности был унтер-офицер Шейнога, тот самый, что грубо прервал выступление Троцкого. Он был отличным унтер-офицером, и в первую очередь потому, что был невероятно честолюбив. Теперь он отчаянно стремился присоединиться к большевикам и занять лидирующее положение. До этого времени мы с большим уважением относились друг к другу и были в очень хороших отношениях. Неожиданно он превратился в моего злейшего врага. С присущим мне оптимизмом я продолжал надеяться, что смогу сохранить эскадрон. Как-то я послал за Шейногой. Он вошел в комнату: руки в карманах, на лице гнусная ухмылка. Я попросил денщика выйти из комнаты и закрыть за собой дверь. Как только мы остались одни, Шейнога, как в прежние времена, вытянулся по стойке «смирно». Я встал, медленно подошел и ударил его по лицу. Он продолжал стоять навытяжку и даже не сделал попытки ответить на мой удар. А ведь теперь мы все были равны!
– Ночью исчезни, – цедя слова, прошипел я. – Если завтра я тебя увижу, то непременно убью.
Утром он исчез. Но мне это уже не помогло. Спустя несколько дней солдатский комитет отобрал у меня эскадрон. Попрощавшись с солдатами, с которыми я начинал свою службу корнетом в Москве, я покинул полк. Труднее всего было расставаться с Москалем. Я не знал, что ждет меня впереди, и не мог взять с собой любимого коня. Я отдал Москаля своему вестовому Кауркину.
Я приехал в Санкт-Петербург и остановился в квартире отца. Чтобы легализовать мое пребывание в столице, я прошел медицинское освидетельствование в специальной комиссии, устанавливавшей степень боеспособности офицеров. Я искренне признался некоторым врачам, что больше не могу служить офицером в армии и отблагодарю их, если они засвидетельствуют мою нетрудоспособность.
– Чем вы болели? – спросил один из врачей. – Постарайтесь вспомнить о прежних травмах или контузиях.
Я вспомнил, что еще во время учебы в «славной школе» повредил колено. Врачи обследовали ногу, и через несколько минут я держал в руках свидетельство об увольнении из армии. Но на этом моя служба в армии не закончилась. Впереди была Гражданская война.
Вскоре после большевистской революции полк отошел в тыл, на Волгу. К февралю 1918 года в нем оставалось только четверо офицеров – Неелов, Говоров, Швед и Гуковский. Они предложили распустить полк. Солдатский комитет одобрил их предложение, и в намеченный день солдаты на своих лошадях разъехались в разных направлениях. Они отправились по домам. Старой армии пришел конец. Началось формирование Красной армии.
Полковник Неелов привез наш полковой штандарт в Москву. Встала проблема: где его хранить? Почти все наши офицеры и друзья были членами антиреволюционных организаций, и в любой момент их могли арестовать или провести у них обыск. Наконец решение было принято. Несколько наших офицеров собрались в квартире Виленкина на церемонию прощания со штандартом Сумского гусарского полка. Штандарт положили в простую деревянную коробку, и в полной тишине каждый из присутствующих вогнал гвоздь в крышку коробки.
– Я больше не могу выносить этот стук, – разрыдался Виленкин. – Ведь вы хороните славу нашего полка.
Древко распилили на маленькие кусочки, и один из них прислали мне в Санкт-Петербург.
Глава 16
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПОСЛЕ РЕВОЛЮЦИИ
