Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Первый день болезни я Л. Н. не видал. На второй я зашел на минутку перед их обедом, когда он пожелал видеть дам: Марию Николаевну (сестру), С. А.Стахович, Варвару Михайловну, Марию Николаевну (жену Сергея Львовича). Л. Н. сказал мне:
— Хотя вы и не дама, но я рад вас видеть.
Потом я его видел еще раз через день. Он был приветлив, жалел, что Мария Николаевна лишена моей игры, и просил сыграть.
Я сыграл две — три пьесы. Он плакал. На другой день я поиграл немного опять. И опять он плакал, но рад был слушать. В этот вечер в Ясной был Д. А. Олсуфьев. Л. Н. захотел сыграть в шахматы и сказал кинуть жребий, кому играть с ним, мне или Олсуфьеву. Досталось Олсуфьеву. Л. Н. сказал ему:
— Вам досталась неприятность играть со мной.
Л. Н. обыграл его, и я был очень рад, так как это обозначало, что Л. Н. чувствует себя бодрее. После этого я захворал (нарыв на ноге) и с неделю не был в Ясной.
Во время своей болезни Л. Н. сказал Александре Львовне:
— Моя болезнь — это Софья Андреевна.
Я говорил с Чертковым. Он говорит, что Л.H., как он и намекал в статье «Не могу молчать», совсем уже решился уйти. Но потом решил, что должен нести свой крест. Ему было так невыносимо тяжело, что он стал хотеть смерти. От этого духовно — угнетенного состояния упали физические силы — он умирал. Как‑то он не спал ночью и радостно чувствовал близость смерти. «Так хорошо уйти домой», — сказал он. Но сейчас он, кажется, поправляется.
Приехал Беркенгейм. Я был в Ясной 21–го днем. Это был очень плохой день. Я Л. Н. не видал, он диктовал Гусеву. Болезнь как бы стала проходить, но сильная слабость угрожала самой жизни.
В этот день уезжала Мария Николаевна — сестра. Она зашла проститься. Никого не было, но она рассказывала, что Л. Н. ей сказал, как рад был пожить с ней вместе (она с месяц гостила), а потом, прощаясь, прибавил:
— А если мы больше не увидимся… — но тут голос оборвался, он заплакал. Мария Николаевна не выдержала, зарыдала и вышла.
— Так я и не знаю, что он хотел сказать, — прибавила она.
Вся трясясь от рыданий, она пошла вниз проститься с Александрой Львовной. Та была нездорова и у себя лежала, и оттуда раздался какой‑то отвратительный развеселый поющий голос граммофона и смех Александры Львовны, прислуги, Димы… Софья Андреевна права, что Мария Львовна почувствовала бы в эту минуту прощанья и не могла бы допустить такого ужасного диссонанса…
На другой день, 22–го, Л. Н. было лучше. Был день рождения Софьи Андреевны. Приехали Татьяна Львовна и Михаил Сергеевич, М. А.Стахович и Н. Л. Оболенский. Я был у Л.H., сыграл с ним в шахматы, он выиграл. Сыграл с ним и Михаил Сергеевич — ничья. Л. Н. играл с удовольствием и с удовольствием слушал мою игру, хотя я в тот вечер играл удивительно плохо.
24–го вечером я заехал на часок (я уезжал в Москву). Опять сыграл партию. Л. Н. был еще бодрее. Он сказал мне и Михаилу Сергеевичу:
— Я сегодня видел странный, отвратительный сон, будто я имел половое общение с женщиной; я вам не назову с кем, это все равно, — и самое удивительное, что во сне не чувствовал никакого отвращения или сознания, что это дурно. Этот сон важен для меня тем, что я ясно почувствовал, что нравственное сознание и физическая жизнь совсем как бы не связаны. Как Кант сказал: «Одно всегда неизменно наполняет мою душу изумлением и благоговением, это звездный свод надо мною и нравственное чувство внутри меня». Во сне вся материальная природа во мне живет; а нравственного чувства нет — связь потеряна — и это не жизнь.
— Во сне мозговая умственная жизнь не останавливается. Я еще недавно видел во сне мысли для «Круга Чтения», и потом днем записал. Паскаль говорит, что если бы сны были так же последовательны, как то, что случается с нами наяву, то мы не знали бы, что сон, а что действительная жизнь.
Л. Н. равнодушен был к Оболенскому. Он как бы ревнует его к памяти Марии Львовны. Татьяна Львовна спросила Л. Н.:
— Папа, ты был рад Мите Олсуфьеву?
— Очень — это такой милый, хороший человек, я всегда ему рад и люблю его. Я спросил его, хотел ли бы он жениться, а он даже ахнул: «Ах, Лев Николаевич, очень! Очень бы хотел, да вот не пришлось…» — Если бы ему сбросить лет десять, да Саше прибавить, я не желал бы ей мужа лучше.
Татьяна Львовна почему‑то совсем с этим не согласилась.
28 августа 1908 года было восьмидесятилетие Л. Н. Л. Н. все время перед этим был опасно болен. Он очень страдал от приготовлений и толков об этом юбилее. А тут еще выскочил М. А. Стахович со своей затеей приема каких‑то европейских депутатов и всяческого шума. Довели Л. Н. до того, что он в газетах заявил о просьбе своей не устраивать никакого юбилея. Тем не менее Л. Н. все‑таки опасался возможности шума и хотел уехать из Ясной в Кочеты (имение Сухотина), но захворал и никуда не уехал. Он лежал неподвижно с поднятыми кверху ногами (под передние ножки кровати были подложены деревянные чурки). У него начинались явления отека легких, и он был близок к смерти. Но дня за три — четыре до 28–го ему стало лучше. А 28–го он сидел уже в передвижном кресле, выписанном из Москвы во время его болезни в Крыму. Я, зная, что Софья Андреевна говорила, что никого не примет в этот день, решил поехать утром и узнать, можно ли будет приехать вечером с женой. Я поехал верхом.
В Ясной было очень оживленно: корреспонденты, фотографы. Со всех сторон снимали виды усадьбы. Был у одного и кинематографический аппарат; он снял Александру Львовну и Варвару Михайловну, едущих по деревне, и Маркиза (собаку Александры Львовны). Александра Львовна ездила на деревню раздавать конфеты, много коробок с которыми были к этому дню с этой целью присланы из Москвы, кажется, фирмою «Жорж Борман». Еще какая‑то табачная фабрика с юга России прислала множество коробок с папиросами в очень хорошем большом картонном ящике с надписью золотыми буквами. Л. Н. написал им письмо, в котором благодарил за внимание, но, извиняясь, отослал папиросы назад, так как сам давно не курит, а отдать кому- нибудь не хочет, считая куренье вредным. Он пишет, что оставляет себе ящик и одну коробку папирос, которую Софья Андреевна отвезет в музей, куда она отвозит все, относящееся к его восьмидесятилетию.
Кругом дома и в парке множество народа. Настроение праздничное. Л. Н. чувствует себя недурно. Я привез ему из Москвы механическую чинилку для карандашей. Ему отнесли ее, и он позвал меня к себе. Он встретил меня очень ласково, и слезы были у него на глазах. Я ему показал действие машинки. Она ему была приятна. Он вообще по — детски любит такие вещи. Софья Андреевна была довольно любезна и звала к обеду меня с женой. Л. Н. сняли на балконе несколько раз. Чертков был тоже с аппаратом.
