Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель

— Да, — ответила она наконец. — Очень.

— Этот аромат — одно из немногих воспоминаний о нашей прежней жизни… — грустно произнесла Мария, и в ее голосе прозвучала та самая тоска, которая уже так хорошо была знакома Габриэль благодаря Дмитрию. — От материальных ценностей, как видите, мало что осталось, — деловито прибавила великая княжна, взглянув на свое платье.

Габриэль все же решилась заговорить о том, что ей пришло в голову в начале разговора.

— Я знаю, как много вы потеряли, но совсем необязательно, чтобы каждый сразу же видел это, глядя на вас. Не думаю, что стоит расхаживать по Парижу в одежде беженки. Этим вы не вызовете теплых чувств у окружающих. Напротив — люди станут вас сторониться.

К величайшему удивлению Габриэль, Мария не выказала негодования или обиды, а кивнула в знак согласия.

— Раньше я почти полностью зависела от услуг фрейлины. Даже во время войны, когда у меня совершенно не было времени заботиться о внешности. Теперь же я думаю об одежде, только когда выполняю какие-нибудь рукодельные работы для других. Вы правы, наверное, это все же неправильно.

— Если вы хотите преуспеть в работе или в коммерции, первая заповедь — надо хорошо выглядеть.

— Благодарю за совет.

Открытый, добродушный взгляд Марии убедил Габриэль в абсолютной искренности ее ответа. Но при этом она отчетливо видела, что сестра Дмитрия не имеет ни малейшего представления о том, как применить полученный совет.

— При нашей следующей встрече я могла бы немного поработать над вашей внешностью, — предложила она. — Я могу показать, какой стиль одежды вам больше всего подходит, могу дать некоторые рекомендации по поводу макияжа. Даже женщина, никогда не учившаяся следить за собой, может научиться обходиться без фрейлины.

«Боже, что я говорю! — мелькнуло у нее в голове. — Передо мной сидит внучка царя, а я, дочь уличного торговца, рассказываю ей, как следует себя держать! Но если не я, то кто?»

— Не обещайте мне так много, — прервала ее мысли Мария. — А то я начну приходить к вам каждый день.

— Сделайте одолжение! Милости прошу! Только приносите с собой побольше эскизов вышивки.

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно звонко расхохотались. «С чувством юмора у нее все в порядке, — подумала Габриэль с удовлетворением. — Бедная Мися! Она будет не в восторге от того, что у нее появилась серьезная конкурентка…»

Глава девятнадцатая

— Удивительно, что шведу могло это понравиться, — прошептала Габриэль, кивнув головой в сторону сцены.

Танцовщики в ярких облегающих костюмах будто растворялись в потрясающем многоцветий декораций, а затем, неожиданно отделившись от них, взмывали вверх и снова падали, сливаясь в движущееся «нечто» под шокирующую своей дерзостью и остротой музыку молодых композиторов, именующих себя «Шестерка». Либретто Жана Кокто привносило в этот новаторский балет дополнительную поэтическую ноту.

С явной неохотой отвлекаясь от происходящего на сцене, Дмитрий повернулся к Габриэль.

— Труппу поддерживает шведский меценат, — пояснила она и в ответ на его вопросительный взгляд добавила: — Мария говорит, что шведы — это самый скучный народ на планете.

Дмитрий многозначительно закатил глаза.

— Ты слишком много слушаешь мою сестру, — прошептал он ей на ухо перед тем, как вновь сосредоточиться на представлении, но Габриэль заметила, как легкая улыбка коснулась его губ.

Ее обуревали противоречивые чувства: восхищение и отвращение, симпатия и любопытство. Год назад шведский меценат Рольф де Маре создап труппу «Шведские балеты», которая теперь конкурировала с «Русским балетом» Дягилева. Пикантность ситуации заключалась не только в том, что многие артисты, в прошлом единомышленники Сергея Дягилева, нашли себе новую работу, — было очевидно, что «Шведские балеты» умышленно копируют стиль русского импресарио. Сначала Габриэль возмутилась. Но то, что она увидела сейчас, на сцене театра Елисейских Полей, ее поразило. Неукротимая энергия шведских и датских танцовщиков производила потрясающее впечатление, вдобавок либретто написал ее друг, Жан Кокто. Балет «Новобрачные на Эйфелевой башне» ей нравился, а к тому моменту, когда зазвучали бурные заключительные аплодисменты, в этом не осталось уже никаких сомнений.

Уже не в первый раз она задумалась о том, как было бы здорово попробовать себя в качестве декоратора подобной постановки. Когда она прошла за кулисы, чтобы разыскать Кокто и поздравить его с блестящей премьерой, это желание охватило ее с удвоенной силой. Запах краски, пыли, театрального грима, пота и слишком сладких духов прима-балерины ударил ей в нос. В любой другой ситуации подобная смесь вызвала бы у нее приступ дурноты, но сейчас она с наслаждением вдыхала воздух закулисья. Он был как свежий морской ветер — бодрящий, вселяющий надежду, зовущий к новым победам.

— Коко!

Жан Кокто помахал ей рукой. Высокий и невероятно привлекательный, с густыми темными волосами, одетый, как всегда, с иголочки. По его белоснежной, безупречно отглаженной и накрахмаленной рубашке было совершенно незаметно, что премьера заставила его понервничать. Он увлеченно беседовал с Пабло Пикассо, который на его фоне производил впечатление скорее неотесанного простолюдина, чем известного художника.

— Дорогая! — воскликнул Кокто, заключая Габриель в объятия. Она поцеловала его в обе щеки.

— Поздравляю! Потрясающая премьера!

— Если вы еще хоть сколько-нибудь дорожите дружбой с Сергеем Дягилевым, советую вам быть осторожнее с выражениями восторга, — прогудел Пикассо. — Я уверен, что он сидит сейчас у себя в номере и с замиранием сердца ждет новостей о премьере от своих шпионов среди публики. Он будет страшно огорчен.

Габриэль в шутку погрозила ему пальцем.

— Перестаньте язвить. Разве в Париже не хватит места для двух блестящих балетных трупп? В конце концов, у нас ведь много хороших кутюрье — и хороших художников тоже.

— Ах, что вы говорите. Не может быть, — бросил Пикассо, тряхнув головой. — Ну, если вы намекаете на декорации, то да — вынужден признать, что Ирен Лагю неплохо справилась со своей задачей. Хотя могло бы быть и лучше. Если бы она послушала меня…

— Ты все еще злишься, что она не вышла за тебя замуж? — спросил Кокто. — Пабло, прошло четыре года. По нынешним меркам это целая жизнь, — с наигранной веселостью добавил он.

— Если бы Ирен согласилась выйти за меня, я не женился бы на Ольге.

Кокто наклонился к Габриэль и зашептал ей на ухо так громко, что Пикассо, разумеется, слышал каждое слово:

— Этот брак его доконает.

— Ольга здесь? — вежливо поинтересовалась Габриэль, глядя на столпотворение за кулисами, но среди артистов, посетителей и рабочих, суетящихся посреди декораций, костюмов, инструментов и уже слегка увядших букетов, грациозной супруги Пикассо нигде не было видно.

— Пабло счастлив, когда ему удается сбежать от нее.

— Чушь! — выпалил тот, явно уязвленный этим унизительным предположением, и поспешил сменить тему: — А где же ваш чудесный принц, мадемуазель Коко?

Габриэль одарила его ослепительной улыбкой.

— Дмитрий Павлович ждет меня в фойе.

— Боже мой! Ох уж эти влюбленные русские. Такие преданные. Видимо, все дело в их пресловутой душе.

— Не суди обо всех по своей Ольге, — саркастически улыбаясь, ответил Кокто. Взяв Габриэль за руку, он добавил: — Идем, дорогая. Оставим нашего бедного друга. Супружеские проблемы других так утомительны. Лучше поприветствуем Жоржа Орика. Его увертюра восхитительна, не правда ли?

Утянув Габриэль в толчею за сценой, Кокто негромко продолжал:

— Пикассо тогда с ума сходил по Ирен Лагю. Они могли бы пожениться. Ты знала, что Ольге удалось притащить его к алтарю только потому, что она не подпускала его к себе до свадьбы? Для него это было нечто совершенно невероятное — он к такому не привык, вот и купился. Зря, как оказалось.

Оглянувшись, Габриэль увидела, что Ирен Лагю стоит рядом с Пикассо. Это была не просто красивая женщина — даже на расстоянии чувствовалось, что по силе характера и таланта художница ни капли не уступает своему бывшему учителю и любовнику, она была с ним на равных. Очевидно, именно это и делало ее такой притягательной.