Тито Гобби - Мир итальянской оперы
Конечно, если бы Эмилия предостерегла Дездемону, все течение драмы резко изменилось бы, и мы не дождались бы финальной трагедии. Так что Эмилия должна оставаться трусливой и малодушной. Но она, безусловно, на ступеньку выше, чем Джиованна в "Риголетто", — по крайней мере хоть не берет денег за предательство.
Мне кажется, Эмилия немного старше, чем Яго, непритязательна и не особенно привлекательна. Скорее всего, для нее когда-то большим событием явилось то, что красивый молодой человек женился на ней. Может быть, именно этим частично объясняется ее терпимость по отношению к недостойным проделкам Яго. Впрочем, Эмилия знает слишком много, что дает ей основания по-настоящему бояться мужа.
Когда она впервые появляется на сцене, сопровождая Дездемону, которую дети встречают цветами и песнями, она, по-моему, не должна вести себя слишком сентиментально, обнимать детей и прочее. Пусть предоставит все это Дездемоне. У Яго и Эмилии, очевидно, нет детей, и она должна быть благодарна богу — мы тоже вслед за ней! — за такую милость. Страшно представить себе Яго-ребенка!
Позднее, в той же самой сцене, когда Эмилия поднимает платок, оброненный Дездемоной, а Яго выхватывает у нее этот платок, актриса должна обнаружить смятение, страх — Эмилия понимает, что платок необходим Яго для какой-то недостойной цели. Тут она может продемонстрировать, как боится Яго, и показать, что страх сильнее всех прочих ее чувств.
Всякий раз, находясь, рядом с Дездемоной, она внешне проявляет любовь к своей госпоже, большую нежность. Эмилия действительно любит Дездемону, но не настолько сильно, чтобы побороть свой страх и спасти молодую женщину. Что касается квартета во втором акте, но тут у меня особая просьба к исполнительнице партии Эмилии. Ради всего святого, может быть, вы выучите свою партию как следует? В девяти случаях из десяти все "разъезжаются" именно из-за исполнительницы партии Эмилии.
В последней сцене совесть Эмилии отягощена страшным грузом страхов и подозрений. Наверное, Эмилии не следует безостановочно расчесывать волосы Дездемоны, будто это хвост норовистой лошади, готовой вот-вот взбрыкнуть. По-моему, ей надо неподвижно застыть и пару раз тяжело вздохнуть. Думаю, ее должна угнетать ужасная мысль, что Дездемона действительно в опасности. Только не заходите слишком далеко — все равно вы не сможете осмелеть настолько, чтобы попытаться спасти Дездемону! Однако позвольте этой мысли окрасить сцену прощания. Последний раз обняв Дездемону, закройте лицо руками и, выбегая из спальни, разразитесь слезами отчаяния. Может быть, сейчас вы потеряли последний шанс спасти свою госпожу, но вам не хватает мужества — не так ли? А ведь с этой, не особенно приятной, мыслью Эмилии придется жить дальше. Поэтому неудивительно, что она с такой яростью выкрикивает в лицо Яго все обвинения — но слишком поздно.
Отелло — венецианский мавр. Он — генерал Венецианской республики, одновременно мавр и венецианец, цивилизованный во всех своих проявлениях, однако под грубой кожей солдата в нем живет комплекс неполноценности. Великолепный внешний глянец покрывает примитивного человека, и мощные страсти прорывают защитную оболочку. Ревность — вот что губит его, ревность по отношению к молодой, прекрасной, благородной женщине, которая пренебрегла всеми традициями семьи и общества, могуществом Венеции, чтобы последовать за любимым человеком — мавром.
Отелло по натуре предан и честен и наивно верит в честность окружающих. Каждая мысль, каждый жест Отелло отмечены природной добротой и религиозностью. Во время первого выхода он с победительным видом, преодолев опасности бушующего моря, появляется на сцене и произносит знаменитое "Честь и слава!" — это молитва и благодарность небесам. Затем он спешит к Дездемоне. Его любовь — эго экстаз, но присущая ему чувствительность вливает в любовь чистоту, которая сдерживает страсть и придает ей оттенок невинности.
Когда Отелло возвращается на сцену в гневе из-за вспыхнувшей там ссоры, он действует очень быстро и резко, как и подобает в критических обстоятельствах. Затем, когда все покидают подмостки, он не оборачивается, однако всем существом ощущает приближение своей прекрасной белой богини. Отелло чувствует ее руки на своих плечах и в одной из самых красивых фраз оперы: "Кончился день тревожный" — как бы молит простить его за недавний взрыв ярости.
Любовный дуэт — это чистое волшебство: нежность, страсть, томление и желание медленно сплавляются воедино, увлекаемые музыкой в crescendo, которое отличает редкая чувственная мощь. Лоренс Оливье признавался мне, что, однажды услышав этот дуэт в "Ковент-Гарден", он в дальнейшем, играя ту же сцену на подмостках, ощущал себя не в своей тарелке: ему всякий раз не хватало музыки Верди.
В первом акте Отелло гордится своей физической силой, своим успехом, он уверен в себе и несокрушим. Тем более изощренными выглядят махинации Яго, когда он пытается сокрушить такого титана. Вначале Отелло не замечает намеков Яго, потом, заметив, отметает их, но уже через миг в его душе рождается любопытство, желание узнать как можно больше. В тот момент, когда он принимает на веру намеки Яго, в либретто происходит, вероятно, слишком быстрый поворот. Актера поджидает трудная задача: доиться равновесия между психологическим crescendo и переходом через различные промежуточные состояния духа, не удаляясь при этом от того, что заложено в музыке.
Всем хорошо известно, что самый первый Отелло, Таманьо, обладал огромным голосом — отсюда и возникла идея, согласно которой для этой партии необходим мощный голос. С другой стороны, сам Верди говорил: "В партии Отелло есть очень протяженные фразы, которые надо петь mezza voce, что Таманьо никогда не удастся". А Рикорди добавлял: "За десять секунд слушатели привыкают к любой интенсивности звука; для того чтобы победить публику, требуется энергия и разнообразие акцентов". Все эти краски можно найти, не подражая кому-нибудь, а используя собственную индивидуальность. Копирование неприемлемо на сцене. Великие певцы, которые пели до нас, — прекрасные примеры, но не следует рабски подражать им.
В финальной сцене первого действия три поцелуя, которые Отелло дарит Дездемоне, — это быстрые, легкие прикосновения, как будто он боится разрушить очарование. Музыка дрожит, изнывая от томления… Какое приглашение, полное завуалированных обещаний, может быть слаще, чем слова: "Ночь наступила"?
И здесь я вижу, как Отелло широко открывает Дездемоне объятия: "Нам светит Венера", — Венера, богиня любви, переселившаяся в Дездемону, белое сияние которой подчеркивается лунным светом.
