Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы
Потрясенный до глубины души, Сарро с трудом зачитывает коммюнике о событиях в Марселе.
Некоторые министры считают, что трагедия в Марселе непростительна, и заявляют, что она объясняется не каким-либо роковым стечением обстоятельств, а является чудовищным следствием небрежности и ошибок! Они требуют наказания виновных…
Но большинство министров восстает против этого мнения:
– Когда был убит президент Думер, никого не подвергли наказанию. Если вы сегодня сделаете это, в Белграде могут сказать, что на нас лежит известная ответственность.
– Но мы не несем никакой ответственности… Для глав государств покушения являются профессиональным риском… – говорит Тардье, но Думерг решает в качестве арбитра:
– Нет, мы несем ответственность! И поэтому необходимо наказать виновных.
Правительство подает в отставку.
«Преступление, совершенное против дела мира, очевидно». Но правая пресса тотчас же отказывается от попыток расследовать, какое правительство или правительства могло или могли вложить оружие в руки убийцы – этого Калемеля, татуировка которого указывает на его принадлежность к ВМРО.
* * *Тринадцатого октября состоялись похороны Барту.
На Кэ д’Орсэ происходит торжественная церемония.
На площади Инвалидов организован большой парад войск.
И только народ Парижа, собравшийся плотной массой и хранящий молчание, кажется, понимает все значение происшедшей драмы. Искренне и глубоко скорбят камердинер Гюстав и сотрудники покойного Барту.
Стоящий передо мной на официальной трибуне Пьер Лаваль довольно весело болтает с Франсуа-Понсэ, прибывшим на похороны из Берлина.
Позади меня разговаривают два директора крайне правых газет.
– По существу, – говорит один из них, – Барту был опасным человеком, он довел бы нас до войны…
– Друг мой, вы видели биржевой бюллетень? – спрашивает другой.
– Гёте был совершенно прав: мертвые быстро уходят,[42] – говорит мне Политис, занимавший тогда пост посла Греции в Париже.
После парада войск начинается церемония в церкви Дворца инвалидов. На церемонии присутствует советский поверенный в делах.
– Как, вы в церкви? Советский протокол не запрещает вам это? – спрашивает его один дипломат.
– Да, это так, – грустно улыбаясь, отвечает он, – но я получил специальное разрешение в связи с похоронами Барту… Вы знаете, дорогой коллега, франко-русское соглашение теряет все вместе с ним! Он был реалистом. Он понимал, что без серьезного военного соглашения между Францией и Россией, соглашения, которое заставило бы Гитлера сдерживать свои притязания, мир в Европе невозможен!
И вслед за этим во дворе Дворца инвалидов был дан прощальный воинский салют, раздался похоронный звон и прозвучала последняя дробь барабана.
Глава 21. Пьер Лаваль в кабинете Верженна
Вновь надеть на плечи ранец. – Чистокровная лошадь, конюх и Франция. – Анте Павелич, Геббельс и Нейрат. – Часы. – Полет мухи. – Монахини, двигающиеся беглым шагом. – Рим и Обервилье. – Три коленопреклонения. – Таинственная беседа. – «Миньон» в римской Опере. – Преступление. – Два письма дуче Пьеру Лавалю. – Римские гангстеры. – Заткнуть рот прессе, заткнуть рот парламенту.
Девятое ноября 1934 года. Под Триумфальной аркой, где происходит церемония в память короля Югославии Александра, дует леденящий ветер.
Барабанная дробь. Знамена.
Стоя в первом ряду, против официальных лиц из нового правительства Фландена – Лаваля, маршал Петэн, наклоняясь к новому военному министру генералу Морэну, говорит ему:
– Что касается плебисцита в Сааре, то в этом деле надо действовать прежде всего таким образом, чтобы не создавать новой Эльзас-Лотарингии.
Морэн выражает свое согласие. Впрочем, германский посол во Франции Кестнер каждое утро ходит на Кэ д’Орсэ и ведет там весьма таинственные переговоры с Пьером Лавалем. Содержание их и в дальнейшем будет сохраняться в строжайшем секрете. О них не будет поставлен в известность даже наш представитель в Саарбрюкене Мориз. Во время плебисцита 13 января 1935 года французы не будут бороться с Гитлером за победу. А взамен Германия не потребует нового увеличения своих вооруженных сил.
Из-за отсутствия дара воображения или, скорее, хорошей памяти и способности сохранять воспоминания Петэн, по-видимому, не предвидит неизбежного опьянения, которое охватит весь Саар вечером 13 января, когда Гитлер одержит победу большинством в 90 процентов поданных голосов и когда грандиозные факельные шествия, точно настоящие реки огня, растекутся по городу под звуки национального гимна, исполняемого на дудках и барабанах.
Не перестает дуть леденящий ветер. Церемония заканчивается. Дипломаты, подняв воротники своих пальто, обмениваются мнениями.
Несмотря на только что пережитую Францией трагедию, они считают, что своими поездками Барту наметил надежные пути к восстановлению престижа Франции. Уже сейчас, опираясь на будущий франко-русский пакт, открытый для присоединения Германии и Италии, французские руководители могут положить конец шантажу со стороны диктаторских государств, заявив: «Соглашайтесь на пакт о взаимной помощи, ибо он будет заключен в любом случае – с вами или против вас». И дипломаты добавляют: «Франция все еще находится в выгодном положении».
* * *Пребывание нового министра Пьера Лаваля в величественном и простом кабинете французских министров иностранных дел приводит в смущение всех дипломатов. Маленький, очень смуглый, почти восточного типа человек с косым взглядом бегающих глаз, Лаваль говорит на жаргоне, представляющем странный контраст с манерой разговаривать всех тех, кто до этих пор руководил внешней политикой Франции из этого большого кабинета Верженна, бывшего министра Людовика XV.
– Видите ли, – заявляет Лаваль представителям прессы, довольно холодно относящимся к нему, – когда вы живете в доме, в котором вам приходится браниться со всеми жильцами понемногу, вы начинаете устанавливать мирные отношения прежде всего с вашими непосредственными соседями, а не с жильцами седьмого этажа! Что касается меня, то я обладаю здравым смыслом, и нам в первую очередь нужно начать урегулирование отношений с Италией и Германией.
Рассуждения Пьера Лаваля сводятся к следующему: «Человек, которому удалось бы обеспечить мир, будет великим человеком века. Итак, если я договорюсь с Берлином и Римом, то мне больше некого будет бояться. Препятствия? Они могут встретиться со стороны малых и крупных союзников на Востоке и на Балканах, а также со стороны умных дипломатов и левых политических деятелей в самой Франции. Ну что ж, я похитрее их, я их проведу!»
