Сергей Хмельницкий - Пржевальский
«Хотя мы уже достаточно сроднились с мыслью о возможности возврата, не дойдя до Лхассы, — говорит Пржевальский, — но в окончательную минуту такого решения крайне тяжело мне было сказать последнее слово: оно опять отодвигало заветную цель надолго, быть может навсегда… Невыносимо тяжело было мириться с подобной мыслью и именно в то время, когда все трудности пути были счастливо поборены, а вероятность достижения цели превратилась уже в уверенность успеха. Мы должны были вернуться, не дойдя лишь 250 верст до столицы Тибета».
Предложение тибетцев возместить расходы экспедиции Пржевальский отверг как недостойное русской чести. На просьбу же вернуться ответил:
— Если тибетцы единодушно отказываются пустить нас к себе, я согласен вернуться. Но я вернусь только в том случае, если посланники выдадут мне бумагу с объяснением, почему нас не пустили в Лхассу.
Посланники просили дать им время на размышление. Выйдя из юрты, они уселись в кружок на земле и совещались около четверти часа. Затем, вернувшись в юрту, Чжигмед-Чойчжор сказал, что бумагу, которую требует Пржевальский он дать не может, так как не уполномочен на то далай-ламой.
— Завтра утром, — ответил Пржевальский, — мы выступаем со своего бивуака. Будет бумага — пойдем назад. Не будет — двинемся к Лхассе.
Посланники опять посовещались между собой. Наконец Чжигмед-Чойчжор передал через переводчика:
— Мы согласны дать бумагу, но для того, чтобы ее составить, нам нужно вернуться к нашему стойбищу. Там мы будем вместе редактировать объяснения, почему не пустили вас в Лхассу. И если за это впоследствии будут рубить нам головы, то пусть уж рубят всем.
— Я путешествую много лет, — ответил Пржевальский, — но нигде еще не встречал таких дурных и негостеприимных людей. Об этом я напишу и узнает целый свет.
Не возразив ни слова, далайламские посланцы уехали.
На другой день, как только начало всходить солнце, посланцы привезли составленную ими бумагу. Началось чтение. Тибетцы читали бумагу вслух, монголы-переводчики переводили прочитанное с тибетского языка на монгольский, а Иринчинов — с монгольского на русский.
Вот подлинный текст этого документа в переводе на русский язык:
«Так как Тибет — страна религии, то случалось, что в него и в давнее время и после приходили известные люди из внешних стран. Но те, которые издревле не имели права приходить по единогласному давнишнему решению князей, вельмож и народа, не принимаются и, соблюдая это, велено стоять не на живот, а на смерть, и на это испрошено через живущего в Тибете амбаня[50] высочайшее утверждение[51]. Теперь же в местности Пон-бум-чун, принадлежащей к Напчу[52], в 10-й луне[53], 13-го числа, явились с намерением идти в Тибет чаганханов амбань[54] Николай Шибалисики[55], тусулачи[56] Акелонь[57], тусулачи Шивиковсики[58] с десятью солдатами. По получении известия об этом от местного начальства многие тибетцы отправлены были для расспросов, и после того, как они[59] оставались на месте двадцать дней, посланные из Сэра, Брайбона и Галдана[60] со многими светскими просили их возвратиться, и при личном свидании тщательно объясняли, что по вышеуказанным обстоятельствам в Тибет нельзя приходить. Они же отвечали, что если вы все дадите письменное, скрепленное печатью удостоверение, что нельзя приходить, вернемся, иначе завтра же отправимся в Лхассу. Почему мы и просили их возвратиться, как издревле установлено для всех, кто бы ни пришел из неимеющих права приходить». Подписи десяти далайламских посланников, «В год Земли и Зайца[61], в 11-й луне[62] 3-го числа».
После того как чтение и перевод закончились, бумага с печатью Чжигмеда-Чойчжора была вручена Пржевальскому.
«Тогда, скрепя сердце, — рассказывает Пржевальский, — я объявил, что возвращаюсь назад, и велел снимать наш бивуак. Пока казаки разбирали юрту и вьючили верблюдов, мы показывали тибетцам свое оружие и опять уверяли, что приходили к ним без всяких дурных намерений… Поверили ли посланцы этому или нет, но только, под влиянием успеха своей миссии, они весьма любезно распрощались с нами. Потом, стоя кучею, долго смотрели вслед нашего каравана, до тех пор, пока он не скрылся за ближайшими горами…»
Тибетское стойбище. Рис. Роборовского.
Участник третьей и четвертой экспедиций Пржевальского — казак Пантелей Телешов.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЦАЙДАМ
А в Пекине, из-за экспедиции Пржевальского, продолжалась дипломатическая война.
В конце 1879 года богдэханские министры сообщили Кояндеру, что Пржевальский в сентябре отправился из Цандама в Тибет. «По этому направлению проезжают только те чиновники, которые назначаются указами богдохана», — писали министры. «В подобных случаях Лифань-юань[63] заблаговременно сносится — с местными властями о снаряжении из Синина конвоя». Между тем, известно, что тибетцы давно уже выставили отряды, чтобы воспрепятствовать проникновению путешественников в их страну. «Поистине, — уверяли министры, — нельзя нам вполне гарантировать путешественнику защиту и покровительство». Тем более, что, по заявлению министров, о местопребывании путешественника в настоящее время богдоханскому правительству ничего неизвестно.
Кояндер ответил, что по имеющимся у него достоверным сведениям северный путь в Тибет служит не только для проезда чиновников в особых случаях, но и для торговых караванов. «Если там могут проходить караваны, — писал он, — то нет причины, чтобы не прошли и несколько, хотя мирных, но хорошо вооруженных для собственной защиты путешественников. Опасения, подобные выражаемым теперь, высказывались и насчет пути на Цайдам, причем все власти единогласно говорили, что на этом пространстве даже нет вовсе тропинок. Однако, — иронизировал русский дипломат, — экспедиция благополучно прошла этими местностями, открыв таким образом путь, который, как видно, до сих пор не был известен даже властям почтенного государства, и тем, конечно, оказала последним услугу».
По поводу сообщения министров о том, что тибетцы выставили войска на границах далайламских владений, Кояндер выразил удивление. «Каким образом, жители Тибета, составляющего часть почтенного государства, могут посылать солдат против путешественников, идущих с разрешения правительства и с билетом, им выданным? Я уверен, — продолжал иронизировать Кояндер, разоблачая лживость заявлений богдоханского правительства, — что власти неверно поняли переданный им слух, который, если бы он оказался справедливым, конечно, побудил бы их немедленно же принять надлежащие меры против бунтовщиков. Иначе можно было бы подумать, что Тибет страна совершенно независимая, и тогда характер отношений к ней ее соседей несомненно изменился бы».
