Владислав Отрошенко - Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга
Если окрестным помещикам случалось заехать к нему в гости, он тут же вел их смотреть свое обширное хозяйство и, не обращая внимания на их унылые физиономии, забывая, что позвал их для сытного обеда и приятной беседы за чашкой кофе с сигарой, долго водил их по полям и заводам, с жаром говорил о новых машинах, беспрестанно повышал голос на рабочих, покрикивал на конюхов, везде показывал свою кипучую энергию. «Вместо фразистого литератора-ученого, насыщенного туманными идеями немецких философов, идеалиста и романтика, — удивлялся интервьюер, приехавший к нему для умной беседы, — я увидел перед собою самого обыкновенного русского помещика “средней руки”, у которого беды хозяйственные — самые большие беды».
Правда, помещиком он был не «средней руки». Урожаи на его тульских землях были самыми высокими в губернии. Свеклосахарные заводы выдерживали конкуренцию с заводами юга России. Его лесами приезжали любоваться академики. У него было 500 десятин (около 550 гектаров) отборного леса, и он был первым в России помещиком, который взялся его сажать, — за что царь удостоил его премии в 1500 рублей серебром и памятной медали с надписью: «ПИОНЕРУ В РАЗВЕДЕНИИ РУССКИХ ЛЕСОВ ПОСАДКОЙ».
— Лесом дорожил, — вспоминали крестьяне. — Кто зайдет, помилуй Бог, засечет!
Хозяином он был страстным и лютым. Владениями своими гордился. «Я всё время при восхитительной погоде царил среди своих лесов, — писал он своему другу Василию Кривенко, — и с правом скажу, среди созданной мною местности».
Но чем больше он занимался коммерцией и хозяйством, тем сильнее обострялось в нем чувство собственника:
«Ездил в степь. Зачали косить рожь… Овсы всюду удивительные… И вся степь с лесами и полями, далекими деревнями — моя. Хорошо быть писателем — недурно быть и владетелем».
Выйдешь в сад, в поле, в лес, везде хозяин, всё мое. И даль-то синяя и та моя!
«Свадьба Кречинского», действие первое, явление XПредприятия свои Александр Васильевич превозносил:
— Мои заводы сооружены мною, единственно мною, почти без средств, а я начинаю думать, что это лучшие заводы в России. Эти заводы ставят меня на ноги, дают мне независимое положение, мною самим созданное положение.
В том, что его заводы были лучшими в России, он не ошибался. Тульские помещики вспоминали, что водка «Кобылинка» «безусловно была из лучших» и конкурировала с популярными «Петровкой» и «Поповкой», потому что стоила значительно дешевле и очищалась механическим способом, без применения химических средств. Лошади кобылинских конезаводов славились резвостью на русских и европейских ипподромах, за них азартно сражались на аукционах, выкладывая «под молоток» тысячи. Спирт покупали коммерсанты из Италии, Франции и Германии. Древесину брали по самым высоким ценам — на отделку дворцов.
Да, заводы его были лучшими, как и всё, к чему он прикладывал руку. Везде успех: пьесы, леса, рысаки, карты, ипподромы, изобретения, урожаи. И рядом — аресты, позорные тюрьмы, беды, утраты, смерти.
Летом 1859 года в Париже друзья Сухово-Кобылина, супруги Анжелика и Антон Голицыны, познакомили его с баронессой Мари де Буглон. Это была девушка двадцати трех лет из старинной французской семьи, богатой и знатной, владевшей обширными поместьями в Бордо и Эльзасе. «М-ль Буглон решительно прелестная особа… — писала Анжелика Голицына Сухово-Кобылину, выступая в роли свахи. — Хороша, мила, остроумна, образованна, проста, скромна, не любит света». Последнее замечание особенно понравилось Александру Васильевичу.
Знакомство оказалось удачным. Александр Васильевич произвел впечатление. И француженка, стройная, юная, белокурая, внешне напоминавшая Луизу, тоже приглянулась ему.
В июле 1859 года он пишет из Парижа сестре Евдокии:
«Наконец, наконец, наконец я женюсь. Это решено, твердо решено на этот раз.
Вот уже почти две недели, как я обручен. Я очень внимательно изучаю личность и характер моей будущей жены, и чем больше я ее узнаю, тем больше люблю. Это натура довольно значительная и довольно сложная. По происхождению ее отец принадлежит к старинной и почтенной французской семье, известной и уважаемой на его родине, где им принадлежит старинное имение. Ее мать эльзаска, из хорошей военной семьи — натура тонкая и деликатная, прекрасная музыкантша, женщина, любящая своих детей до неистовства, безупречного поведения, хотя она овдовела 28 лет. Эта семья имеет приблизительно 12 тысяч франков ренты, которую мать всегда тратила на воспитание детей, воспитание довольно строгое, суровое; молодая девушка воспитывалась в монастыре L'abbaye-aux-Bois[22], одном из лучших заведений в стране. Она вышла оттуда три года назад и провела две зимы в Париже, посещая общество Сен-Жерменского предместья. Ей представлялось много партий, среди них одна очень богатая. Она всегда хотела выйти за человека умного и благородного — кажется, в прошлом году ей говорили обо мне в самых лестных выражениях (может быть, даже в слишком торжественных выражениях)».
Уже готовились к свадьбе. В особняке на улице Амстердам, дом 27, где жил Александр Васильевич, было шумно и весело, друзья приходили поздравлять, комнаты были завалены покупками, подарками, цветами. И тут — насмешка или, лучше сказать, театральная выходка Великого Слепца! — в жизни драматурга, в его реальной жизни в точности разыгрался эпизод из «Свадьбы Кречинского». Дядюшка Мари де Буглон господин Сегюр, этот французский Нелькин, пришел к будущей теще Сухово-Кобылина и объявил ей, что жених — темная личность, что у него в России ужасное уголовное дело об убийстве какой-то француженки, что он мот и транжир, что у него ничего нет, кроме долгов, что все имения его перезаложены на взятки и что он, похоже, крупный мошенник.
Свадьбу отложили. Все родственники невесты были в панике. Дело принимало катастрофический оборот.
«Навели справки в русском посольстве, — пишет Александр Васильевич, — там ответили, что я вполне порядочный человек».
Однако дядюшка Сегюр не унимался. Он обегал всех «русских парижан» и пронюхал такие «подробности», от которых у тещи и невесты должны были волосы встать дыбом. События развивались захватывающе, как действие в пьесе. Сегюр торопился с докладом, «разоблачение» надвигалось. Но драматург, которого критики единодушно хвалили за умение «блестяще вести интригу», не позволил чужой интриге развиваться «блестяще». В жизни Нелькин все-таки опоздал.
«При третьей встрече, — пишет Сухово-Кобылин, — я рассказал всё свое дело в России, и вовремя, так как на следующий день г. де Сегюр явился к ним с другой версией — роман, в том виде, как о нем кричали в Москве, — и затем говорили об Надежде Ивановне Нарышкиной, это был почти разрыв. Я откровенно высказал всё, как было».
