Александр Волков - Опасная профессия
Помню такой примечательный момент. Мы сидели над какой-то статьей, и он настаивал на сокращении острых мест. Мы «торговались», можно сказать, отыскивая более- менее приемлемую формулировку, но вот дошли до абзаца, который Зимянин непременно хотел вычеркнуть. Я же решительно возражал. Спор зашел в тупик, и я сказал, что статья без этого будет если не бессмысленной, то потеряет значительную часть своего смысла. А он давил на меня: «Вычеркивай, вычеркивай, убирай!» Меня это вдруг завело, я схватил карандаш, сунул ему в руки и заявил:
— Вычеркивайте тогда сами! Портите статью не моими, а своими руками!
Любопытный был эффект. Он схватил карандаш и минуту-другую, занеся его над тем злополучным абзацем, сердито молчал. Потом взял этот карандаш в кулак, как кинжал, и, водя вверх-вниз по газетному листу, разрывая его даже, весь абзац исчеркал и сердито бросил мне: «Возьми и иди». Этот эпизод запомнился именно потому, что потом не только его, но и других людей я заставлял так же вот задумываться над своей ответственностью за поступок, не позволяя вершить подобные редакторские казни чужими, во всяком случае, моими руками.
Передо мной сейчас целая пачка документов, записок того времени, отражающих и нашу борьбу с ретроградами, и постепенное отступление Зимянина со своих позиций. В рукописи книги я раньше писал о них, но сократил теперь, когда они уже стали совсем не актуальными, а главное — во многом современному читателю не понятными по реалиям. Однако они показывают, что отступление от реформ шло тогда уже по всему фронту. «Новый класс» укреплялся, и ему представлялось, что править прежними методами феодального типа проще и приятнее, чем маяться с непривычными и непослушными «экономическими рычагами».
Как я превратил поэта в узника
В годы освоения целины к нам, на Алтай, приезжали многие поэты и писатели. Они непременно приходили в Алтайскую правду, очень влиятельную в то время газету, и часто предлагали те или иные свои услуги. Мы охотно публиковали стихи, прославлявшие крестьянский труд, героев уборки урожая, печатали в качестве подписей к карикатурам в наших листовках, а особенно — звонкие лозунги в виде «шапок» на всю газетную полосу и врезок в основной текст. Обычно мы тратили на такие броские строчки огромное время, сочиняя их, в основном, вдвоем с редактором газеты Абрамовым. Сидели у него в кабинете, и каждый закрывал от другого ладонью результаты своих творческих мук до тех пор, пока нужные строчки не складывались. Потому помощь московских поэтов имела для нас большую цену. Так мы познакомились со Светловым, Яшиным, Радовым, Куреневым, Бауковым и многими другими.
Приехал и Сергей Смирнов. Я попросил его тоже что-то написать специально для нас. Он охотно согласился, но выдвинул неожиданное для меня условие:
— Вы меня посадите в отдельную комнату и заприте на ключ. Если буду просить вас выпустить меня, лучше этого не делать. Что бы я вам ни говорил, как бы ни просил. Иначе работа у меня сорвется.
Я догадался, в чем дело, тем более что вспомнил слухи о пристрастии поэта к алкоголю. Комната, конечно, нашлась, дали гостю бумагу, ручку и прочее, что, по нашему мнению, требовалось для успешной творческой работы, но не мешало ей. Ключ, сотворивший затворника, удобно устроился в моем кармане.
Прошло часа полтора, и у меня в кабинете раздался звонок:
— Александр Иванович, мне надо перекусить немножко, откройте меня!
— А как стихи? — спросил я.
— Будут, но на это еще нужно некоторое время.
— Простите, Сергей Васильевич, но вы сами просили не выпускать вас, пока не напишете стихи.
— Да, но я сейчас хочу кушать!
— Понимаю. И тут же отопру вас, как только вы подсунете под дверь вашей комнаты готовое стихотворение.
Что-то еще пробурчав, поэт положил трубку. Но буквально через полчаса позвонил снова.
— Я хочу писать! (Не писать, а именно писать имелось в виду)
— Да, это серьезно. Но на всякий случай у вас там есть мусорная корзина, можете воспользоваться!
Короче говоря, я был вежлив, но совершенно непреклонен. Понимал, что это граничит уже с издевательством, но ведь он сам определил условие — ни при каких обстоятельствах не открывать дверь, если не будет готов стих. «Что бы я вам ни говорил».
Стихотворение было нужно в номер, я уже отвел для него место на газетной странице и отступать не мог. Переговоры продолжались время от времени, но безрезультатно. Помнится, что длилось это, примерно, часов пять. Я нервничал еще потому, что не знал, каков будет результат, что он напишет. Несмотря на весь драматизм событий, убей — не помню, что же за стишок получил в конечном итоге. Но совершенно отчетливо вспоминаю и теперь, как поэт просунул мне под дверь пару листов бумаги с текстом, и, как, прочитав стихи, я отпер дверь, сказал спасибо. А он вышел, улыбаясь, ничуть не обиженный и даже довольный собой. Я также уверен, что стихи эти были напечатаны.
А потом Смирнов уехал в Кулунду и оттуда телеграммами слал новые стихотворные строчки, одну из таких телеграмм и теперь помню. Она была реакцией на то, что крайком КПСС объявил ударную пятидневку по завершению уборки богатейшего целинного урожая. Строчки были такие:
В пятидневке ударной работать ударно,
Чтоб Родина-мать нам была благодарна!
Пирровы победы
Однажды, только придя в редакцию, я был вызван к Зародову. Он ходил по кабинету взволнованный, красный, как всегда при неприятностях, и сразу быстрыми шагами подошел к двери, навстречу мне:
— Читал?
— Что?
— Ну, в «Сельской жизни»?
Честно говоря, я не представлял, о чем речь, но почему-то не захотел в этом признаться. Потому, наверное, что догадался — о чем, и просто спросил:
— Ну и что?
— Как что?! — возмутился Зародов моему равнодушию. — Раньше его критиковали за какие-то теоретические положения, план и рынок, товар-деньги, а тут опровергают каждый факт! Тут же цифры, а не рассуждения. «Фактам вопреки»!..
Я понял, что речь идет об очередной статье против Лисичкина, но, чувствуя взволнованность Зародова, почему-то решил и дальше врать, будто мне все известно, сохранить невозмутимость и продемонстрировать свою уверенность:
— Я абсолютно убежден, что Лисичкин ничего не мог напутать, он очень серьезно работает со статистикой. Очередная брехня!
Зародов уже спокойнее спросил:
— Считаешь, что можно ответить?
— Не сомневаюсь. Когда надо?
— Ну, как? Надо быстро, как можно быстрее.
