Эдна О’Брайен - Влюбленный Байрон
«Фатальное сообщение» достигло Англии 14 мая и произвело эффект землетрясения. Голубой конверт с официальным письмом лорда Сидни Осборна был доставлен Дугласу Киннерду, а тот переслал его с курьером Хобхаузу, который, прочитав письмо, был «сражен горем».
Пришли также письма от Гамбы и Флетчера. Гамба писал, что Байрон умер на чужой земле, окруженный чужими людьми, но ни один человек не был столь любим и столь бурно оплакан. Флетчер, попросив извинить его ошибки, дал пространное описание последних дней Байрона.
«Байрон умер! Байрон умер!» — писала Джейн Уэлш своему будущему мужу Томасу Карлайлу, который горевал так, как если бы потерял брата. То же чувствовал и Виктор Гюго во Франции; там молодые люди в знак траура носили на шляпах креповые черные ленты. Поспешно написанное полотно, изображающее Байрона на смертном одре, было выставлено в Пассаже Фейдо в Париже; мимо него шли толпы, а газеты писали, что два величайших человека современности — Наполеон и Байрон — ушли из жизни в течение одного десятилетия. Школьникам задавали выучивать строфы из «Чайльд-Гарольда», Теннисон, тогда пятнадцатилетний мальчик, убежал в лес и нацарапал ту же горестную фразу на скале неподалеку от дома своего отца, священника.
Племянник Байрона капитан Джордж Байрон, седьмой лорд, приехал в Кент к Аннабелле и позднее говорил Хобхаузу, что оставил ее «в расстроенных чувствах» и что она хотела бы узнать о последних неделях жизни Байрона. Сэр Фрэнсис Бёрдетт сообщил печальную новость Августе в Сент-Джеймсском дворце. Августа цеплялась за ханжескую соломинку: из письма Флетчера она узнала, что милорд после первого приступа ежедневно во время завтрака клал на стол подаренную ею Библию. Похоже, это единственный засвидетельствованный случай, говорящий о том, что Байрон появился за завтраком. Хобхауз советовал ей не лелеять подобную уверенность: сам он считал, что Байрон не стал бы «в суеверных целях» использовать Священное Писание. Как преуспевающий молодой член парламента, Хобхауз сам себя назначил душеприказчиком Байрона.
И вот в этом огромном море горя и соболезнований нечто безобразное и непреложное маячило в отдалении. Затеял это нечто Хобхауз, а поддержал самым решительным образом Меррей: неудобоваримые мемуары «плейбоя» следует предать огню.
«Пережив первое ощущение утраты, я вознамерился, не теряя времени, исполнить свой долг, — сохранить все то, что осталось мне от моего друга, — его славу», — эти слова написал Хобхауз в своем дневнике. В то же самое время сэр Уильям Хоуп из уважения к леди Байрон послал ее поверенному Г. Б. Уортону письмо, указав, что будет очень жестоко и прискорбно, если ее светлость «подвергнется дальнейшим унижениям». Ощущение стыда и унижения связывалось с мемуарами Байрона, которые, как сообщил Хобхаузу Меррей, были написаны языком столь ужасным и возмутительным, что, будучи человеком чести, он не может их опубликовать.
В 1819 году, когда Томас Мур навестил Байрона на его вилле в Бренте, поблизости от Венеции, Байрон подарил ему семьдесят восемь больших листов (in folio) своих воспоминаний, написанных, по выражению самого автора, «в его лучшей, яростной манере, в стиле Караваджо». Единственным условием Байрона было, что мемуары не будут опубликованы при его жизни, в остальном он передал Муру право продавать их, если в том будет нужда. Кроме того, он разрешил Муру внести в текст небольшие изменения — добавить, что тот посчитает нужным из известных ему фактов, высказать возражения, если в том будет необходимость. Он полагал, что читатели найдут много поучительного и кое-что забавное в подробном описании его брака и последовавших за этим событий. Конечные выводы были без сомнения неумолимыми, но надо учесть, что Байрон не выгораживал и себя самого.
Леди Байрон предложили прочесть этот «длинный и подробный рассказ» об их браке и разводе с правом обнаружить любые искажения фактов и пометить те места, которые не соответствуют истине. Его рассказ обращен к грядущим поколениям, и ни он, ни она не восстанут из праха, дабы что-нибудь подтвердить или опровергнуть. Аннабелла отказалась от чтения и, после консультации со своим поверенным, посчитала такие мемуары совершенно не имеющими оправдания; она никогда не даст согласие на их публикацию.
Байрон написал еще довольно много страниц и переслал их Муру, который, оказавшись в «финансовых затруднениях», с разрешения Байрона, продал рукопись Меррею за две тысячи фунтов, оговорив себе право выкупить ее обратно.
В мае 1824 года, когда тело Байрона еще не покинуло порт Занта, начались инициированные Хобхаузом и Мерреем козни вокруг мемуаров. Вначале Августа была в смятении, но вскоре под влиянием Роберта Уилмот-Хортона, заклятого врага Байрона, капитулировала. Леди Байрон, заявив о своей непричастности к этому делу, уполномочила полковника Дойла действовать от своего имени.
Четверо мужчин собрались в гостиной Меррея на Албемарль-стрит в Лондоне вместе с Муром и поэтом Генри Латтреллом, которого Мур привел как союзника, хотя тот пребывал в нерешительности. Мур одолжил две тысячи фунтов в издательстве «Лонгмен» и приехал с намерением выкупить мемуары у Меррея, который, помимо процентов, потребовал и дополнительных выплат. У всех друзей Байрона Мур вызывал ненависть, его высмеивали как сына дублинского бакалейщика, свалившегося на их голову «с болот Клонтарфа», по соседству с которым, насколько мне известно, нет болот. Августа называла его «этот отвратительный человечек». И все же Мур оказался единственным, кому Байрон в письме незадолго до смерти завещал «последние остатки привязанности своего сердца».
Мур спрашивал мнение Сэмюэла Роджерса, Генри Брума, лорда Лансдауна, и все они согласились с ним, что полного уничтожения мемуаров Байрона не требуется. Отправная точка в его аргументации заключалась в том, что несправедливо просто осудить это сочинение как нечто вредоносное и что сжечь его — значит поставить на него клеймо, которого оно не заслуживает. Меррей нанес ответный удар, сказав, что посылал мемуары мистеру Гиффорду из «Квотерли ревью» и тот сказал, что «они годятся только для борделя». Все аргументы Мура были тщетны, так как Хобхауз в союзе с Мерреем стояли за «полное уничтожение всей вещи». В яростном споре, который воспоследовал, Мур и Хобхауз чуть не дошли до драки, так как Хобхауз утверждал, что в сентябре 1822 года, во время его встречи с Байроном в Италии, тот выражал сожаление, что подарил мемуары, и только деликатность и нежелание поранить чувства Мура удержали его от просьбы вернуть ему мемуары.
Несколько неожиданно Уилмот-Хортон предложил оригинальную рукопись и одну копию опечатать и передать на хранение какому-нибудь банкиру, что Мур горячо поддержал, но его мольбы были обращены к глухим.
