Павел Огурцов - Конспект
— У нее здесь отец...
— О Кропилине, Кунцевич и Аржанковых мы знаем, — сказал старший, и оба они усмехнулись. Что означала эта усмешка? Что ценности у ближайших родственников не прячут? Или что у них уже произведены обыски, которые ничего не дали?
— Нас интересуют дальние родственники, — продолжал старший, — всякие там двоюродные, троюродные.
— Других родственников не знаю.
— Неужто никогда о них не слыхал?
— Я живу у Гореловых, а не у Кропилиных.
— И не бываешь у Кропилиных и Аржанковых? И никогда не слыхал ни о каких родственниках?
И от мамы, и от ее сестер я не раз слышал об их двоюродных братьях, один из них — известный в городе гомеопат. Но говорить об этом нельзя — нагрянут к ним с обыском и заберут драгоценности. У кого — у кого, а у гомеопата, в моем представлении, они должны быть, и немалые.
— Чего молчишь?
— О, Господи! Стараюсь вспомнить. Когда-то слышал о каких-то двоюродных братьях и сестрах... Кажется, братьях. Кто такие, как зовут, живы или нет — понятия не имею. Меня это не интересовало. А может они и не в Харькове. Кто знает?
— Вот ты и узнай.
— Что — узнай?
— Фамилии, имена, отчества, где живут.
— А как я узнаю?
— Спросишь.
— Ну, нет! Спрашивать я не буду.
— Как это — не буду? Почему?
— Потому! Чего это я за вас должен работать?
— Слушай, парень, ты совершеннолетний?
— Совершеннолетний.
— И в здравом уме?
— И в здравом уме.
— И не знаешь, что помогать нам — долг каждого советского человека? Ты — советский или затаившийся контрик?
«Смотря в чем помогать, — подумал я. — В ваших грабежах — не дождетесь. Но, спокойно! Не сорвись».
— А я вам рассказал все, что знаю.
— Помогать — это не только рассказывать.
— А спрашивать я не буду. Чего это я с бухты-барахты начну спрашивать? Шито белыми нитками. Я не артист, притворяться не умею. Ну, спросят — с чего это я вдруг вспомнил каких-то родственников?..
— А ну, тише! Помолчи.
— Так что вы меня лучше не трогайте... Для всяких расспросов.
— Помолчи, тебе говорят!
Младший по возрасту вопросительно смотрел на старшего. Старший отрицательно помотал головой. Что бы это могло означать — не знаю.
— А твоя семья, семья, в которой ты живешь, в каких отношениях с Торонько?
— Ни в каких. Евгению Николаевну знали до революции, после не встречались, Торонько вообще никогда не видели.
— А как ты к ним попал?
— Передали просьбу через Кропилиных.
— Просьбу! Зачем ты им понадобился — дело ясное. А тебе зачем понадобилось у них жить?
— Хорошие условия для занятий. У нас тесно и шумно.
— Та-ак.
— А у вас дома есть драгоценности? — вдруг спросил тот, что помоложе.
— Есть. Обручальные кольца, нательные крестики.
— А еще какое золото?
— Никакого.
— А часы?
— А вот! — сказал я, показывая свои часы. — Это что, драгоценность?
— Золотые часы.
— Золотых нет.
— Ни у кого?
— Ни у кого.
— А серебро?
— Чайные ложки.
— Сколько?
— Раз, два, три.
— Считаешь ложки?
— Нет, людей. Нас шестеро. Когда все садимся за стол, подают четыре серебряные ложки и две — металлические. Значит, серебряных четыре.
Они засмеялись.
— А столовые ложки?
Столовое серебро подавалось только в торжественных случаях, в обычные дни — простые ложки, о которых я сказал так:
— А кто его знает какие они! По цвету похожи на серебряные, но толстые и тяжелые, а на ручках — узоры.
— А проба есть?
— Проба?.. Кажется, нет.
— Это не серебряные, — сказал старший. — Я такие знаю. Вот что, парень! Мы тебя еще прошлый раз предупредили, чтобы ты...
— Можете не повторять, мне еще жить не надоело.
— Ишь ты какой!
— Какой есть.
— Ну, ладно! Можешь идти.
Я помчался домой и, когда пришел отец, сказал ему, что мне надо поговорить с ним по секрету.
— Можно после обеда?
— Папа, это очень срочно. Давай выйдем.
— Много займет времени?
— С полчаса.
— Лиза, мы с Петей немного пройдемся.
— Скоро придет Галя, и будем обедать.
— Нам нужно.
— Вас ждать к обеду?
Как хотите. Мы скоро вернемся. Оба раза во время разговоров с гэпэушниками я не испытывал страха, а теперь он стал меня одолевать. Отец повернул к калитке, но я его остановил: а вдруг за мной следят? Мы сели на одну из вкопанных скамей возле вкопанного стола, которым давно уже не пользовались. За сетчатой калиткой вольера видны кролики. Ну, как начать?
— Ты волнуешься? Постарайся взять себя в руки.
— Папа! Меня... Со мной... Меня расспрашивали гэпэушники.
— О, Господи! Еще этого не хватало.
— Да ты не волнуйся. Все обошлось. Они ищут драгоценности Торонько...
— Ах, вот оно что!
— Я им ничего не мог сказать. Тогда они стали расспрашивать о родственниках Жени, но их интересовали дальние родственники. Один из них сказал — всякие там двоюродные, троюродные. Они, наверное, понимают, что у близких родственников ценности не прячут.
— У Кропилиных на днях был обыск.
— Что ты говоришь! Ай-ай-ай!.. У деда Коли был большой нагрудный золотой крест с золотой цепью... Такая ценность!
— Он не золотой, а серебряный, позолоченный. Но, конечно, ценность. Только скажу тебе по секрету — они свои ценности отдали кому-то на хранение. Теперь я думаю, что возможно там и ценности Торонько. А у них, у Кропилиных, забрали только разную мелочь. Но извини, — я тебя перебил.
— О дальних родственниках я им тоже ничего не сказал. Тогда они стали расспрашивать о ваших отношениях с Торонько.
В дом прошла Галя и с крыльца помахала нам рукой.
— Я сказал правду: Женю знали до революции, после — не встречали, а Торонько вообще никогда не видели. Ну, а потом, после разговора, я подумал, что мы подходим под категорию дальних родственников, у которых можно хранить ценности.
— Логично, тем более что ты у них жил. А ты на самом деле не знаешь, где ценности Торонько?
— Папа, я вместе с Женей отвез их на Основу, к матери ее первого мужа. Это было после ареста Торонько.
— Вот как! Ты никому об этом не говорил?
— Только тебе сейчас сказал.
— И больше никому не говори. Никому. Ни в коем случае.
— А Кропилиным не надо сказать?
— Зачем? Если Евгения Николаевна им сказала, — они знают. А если не говорила, — какое ты имеешь право говорить? Вот если вернется Торонько, ему и скажешь. А больше никому.
В окно, выходящее на веранду, высунулась Лиза.
— Вы еще не наговорились? Мы садимся обедать.
