Павел Огурцов - Конспект
— От себя?
— Да, от нас троих.
— Ни-и-чего у вас не получится.
— Почему?
— Потому, что вы получили назначение к нам и пока не отработаете положенный срок, никто не имеет права принять вас на работу.
— А я думаю, что если соблюдение этого предписания и контролируется, то не очень, — сказал Рубан. — По знакомству его нарушают сплошь да рядом. А вот вас вряд ли возьмут: в случае чего — неприятности будут, а кто вы для них, чтобы из-за вас рисковать?
— И неужели мы никуда не сможем поехать?
Они помолчали, глядя друг на друга, и заулыбались.
— А почему бы ребятам ни поехать, если есть такое желание? — сказал Рубан. — Конечно, не в Среднюю Азию. — Когда же и поездить, как не сейчас? Потом увязнут: институт, армия, семья — уже не поездишь. А в случае чего — вернутся домой. Кто им запретит?
— Это так, — сказал Байдученко. — А как у вас дома? Возражают только против Таджикистана или, вообще, против отъезда из дому?
— Вообще, чтобы поехали на стройку, не возражают. У меня дома так: мужчины не возражают, женщины предпочли бы, чтобы мы никуда не ездили.
— Ну, это обычная история. Если вы, действительно, хотите поехать... Хотите? Или это так, разговоры?
— Нет, хотим. Это твердо.
— Тогда слушайте сюда, как говорят в Одессе. Напишите в ВЭО, в отдел кадров, или в управление — как оно там называется, — это мы узнаем. Пишите как есть: оканчиваете такой-то техникум по такой-то специальности, с такого-то времени работаете у нас по назначению, но имеете желание поработать на строительстве... Ну, сами решите, где бы вы хотели работать. И будьте уверены — поедете.
— Поедете, можете не сомневаться, — подтвердил Рубан. — В Сибирь, на Урал, на Дальний Восток, Кольский полуостров... На юг не поедете: туда все хотят. Это вас не смущает?
— Нет, не смущает.
— Из Харькова куда-нибудь туда вас с удовольствием отправят, а вот оттуда в Харьков — не надейтесь.
— Не пугай, — сказал Байдученко. — Когда захотят, тогда и вернутся. Что же, мы их не возьмем?
— Возьмем, конечно.
Вызвал в коридор Токочку, рассказал о разговоре с Байдученко и Рубаном. Токочка был мрачным и качал головой.
— Я не смогу поехать. Не отпускают. Никуда. Все против, даже брат. А раньше он меня поддерживал.
— А причина?
— В такое время надо держаться вместе. Мало ли что. Словом, — сиди и не рыпайся.
— Смирился?
— А что делать? Нельзя же с ними не считаться.
В техникуме, услышав мою информацию, Пекса сказал:
— Плохо дело. Нет, совет, конечно, правильный, могли бы и сами допереть. Но я-то не в ВЭО, а ты — не в моем ведомстве. Значит, и писать отдельно и ехать отдельно... Но я все равно поеду. А ты?
— Поеду. Но давай подумаем: что можно сделать, чтобы поехать вместе?
Сколько мы ни думали, с кем только ни советовались, ничего придумать не смогли. Не писать же в ВСНХ или Совнарком! Больше им делать нечего, как переписываться с нами. Из Таджикистана и то не отвечают.
Отец попросил, чтобы я показал ему мое письмо в ВЭО, а прочитав, сказал:
— Ты просишь направить на любую стройку. Можешь угодить туда, куда Макар телят не гонял, не рад будешь, что напросился. Ты сначала запроси — есть ли возможность поехать на стройку и если есть, то куда, получишь ответ — можно будет выбирать.
— А что мы знаем об этих стройках, чтобы можно было выбирать? — спросил Сережа.
— Условия, я думаю, везде одинаковые, — ответил отец. — Но хоть климат можно будет выбрать.
Никакого климата я не страшился. Но понимал, что все эти хлопоты и волнения могут оказаться напрасными, если свидетельства об окончании техникума направят по месту назначения, и сказал об этом.
— Напрасно ты так считаешь, — сказал Сережа. — Напросишься на стройку — туда и направят твое свидетельство.
— Тем более надо сначала послать запрос, — сказал отец. Запрос, так запрос. Послал запрос.
14.
Наш выпуск, как сказал Изъян, — немножко ускоренный: зачеты — в апреле. Великовозрастные из нашей бригады попросили меня позаниматься вместе с ними.
— А чего вам бояться? Ведь бригадный метод.
— Ну, все-таки...
— Да неохота все время прятаться за чужие спины.
— Та не завадить i дещо знати. Один из них приглашает к себе домой:
— Квартира большая, дома никого не будет и есть что пошамать. Условились собраться вечером и заниматься всю ночь.
— Утром вы куда? — спросила Лиза. — По домам или в техникум?
— Я — домой.
Она попросила на обратном пути получить хлеб, дала карточки и 22 копейки. В одной из комнат вдоль окон сдвинуты в линию столы и расставлены стулья. Пришли великовозрастные и из других бригад. Уселись, я взялся, было, за конспект, но хозяин дома предложил сначала сыграть в карты. Предложение охотно приняли. Об игре в двадцать одно я только слышал, и мне объясняют несложные правила. Кончили играть утром, у меня кроме 22 копеек еще и 22 рубля и логарифмическая линейка хозяина дома — расплатиться не хватало денег.
— Это твоя логарифмическая линейка? — спросил отец.
— Моя.
— Где ты ее взял? Я все время ищу — хотел тебе купить. Я не решился признаться, что выиграл в карты, и впервые соврал:
— Купил по случаю у соученика.
— Сколько заплатил?
Когда у кого-либо появлялась линейка, все интересовались — где достал и сколько заплатил. Я знал ее стоимость, и пришлось мне взять эти деньги у отца: ему хотелось сделать мне такой подарок.
Получил ответ на письмо в ВЭО. Предлагают работу на одной из строек Урала с уточнением назначения в Свердловске. За направлением явиться в Москву, в ВЭО. Пекса получил назначение на строительство завода синтетического каучука в городе Ефремове.
В коридоре, стоя в очереди, радостно галдели: получали под расписку свидетельства об окончании техникума.
Почки на деревьях раскрываются обычно вслед за майскими праздниками, в лучшем случае — накануне. Весна 32 года — ранняя и дружная: во второй половине апреля деревья в листве, теплынь, без пальто ходят почти все, а не только мы. В двадцатых числах в новом клубе на Чернышевской — выпускной вечер. Большой театральный зал полон. Огромное удовольствие от выступления в концерте Литвиненко-Вольгемут и Паторжинского. Долго их не отпускаем, и вечер кончился очень поздно — трамваи уже не ходили и еще не пошли. Пешком провожали девушек младших курсов на поселок тракторного завода. Оттуда уже трамваем, и Токочка — на вокзал, к первому пригородному поезду.
Когда я и думать забыл о драгоценностях Торонько, вот тут-то ГПУ и занялось мною. Как это произошло, где был первый разговор (его и допросом не назовешь) — не помню, только не в ГПУ. Недавно, допуская возможность такого поворота событий, я определил свою позицию — ничего не знаю, решил твердо ее придерживаться, был уверен, что ничего они от меня не добьются, и теперь испытывал больше любопытство, чем волнение. Характер разговора удивил: вежливый, мягкий и, более того, доверительный, как если бы я был их единомышленником.
