Елена Морозова - Мария Антуанетта
Два месяца, что шведы провели во Франции, пролетели для Марии Антуанетты невыносимо быстро. Визит Густава пошел на пользу как Швеции, которой в случае конфликта с соседями была обещана финансовая помощь, так и Ферзену, для которого Густав III выхлопотал ежегодное содержание в 20 тысяч ливров, позволявшее не заботиться о хлебе насущном. (В 1788 году оно было сокращено до 13 тысяч, а в 1791-м отменено вовсе.) Едва именитые шведы покинули Париж, к Жозефине полетели письма. А по прибытии в Стокгольм Ферзей выбрал для Марии Антуанетты щенка — подарок, который в те времена было принято преподносить монархам.
Ко времени прибытия собачки (крупной породы, наподобие датского дога) от летней эйфории у королевы не осталось и следа. Очередной политический демарш Марии Антуанетты (как писал Мерси, она «необычайно рьяно» стала выступать в поддержку брата) в период разрешения так называемого голландского вопроса едва не привел к краху франко-австрийский альянс и приумножил неприязнь французов к своей королеве. В конце июля 1784 года Мерси представил Верженну ультиматум, предъявленный австрийским императором Республике Соединенных провинций: император категорически требовал свободного прохода в устье Шельды; вступив в переговоры с голландцами, Иосиф II потребовал Версаль поддержать его. Верженн отклонил австрийские требования, сославшись на то, что Версальский двор «не вправе диктовать законы голландскому правительству». Обиженный Иосиф отправил сестре письмо, где назвал Верженна «министром, который заботится о себе, а не об интересах своего короля» и занимает пост «благодаря не уму и таланту, а удаче и пронырливости». «Совершенно ясно, что поведение господина де Верженна нисколько не способствует не только укреплению, но даже и поддержанию альянса и объединяющих нас политических интересов», — писал он. Как и прежде, Мария Антуанетта оказалась между двух огней: с одной стороны — интересы государства, коим правит ее супруг, а впоследствии будет править ее сын, а с другой — интересы родной Австрии, кровную связь с которой она благодаря Иосифу II не переставала ощущать. Она инстинктивно выступала на стороне Австрии, чьи интересы ей сначала растолковывала мать-императрица, потом брат-император и всегда — вечный Мерси. Задевая чувствительные струны ее души, австрийская сторона упрекала Марию Антуанетту в том, что король не посвящает ее в государственные дела, и той — уж не раз! — приходилось оправдываться.
«Дорогой брат, я согласна с отсутствием дальнозоркости у нашего министра. Я давно размышляю над вашим письмом. Я несколько раз говорила о нем королю, однако, зная его характер и предубеждения, вы, полагаю, понимаете, что у меня весьма мало средств и способов воздействовать на него. Он редко говорит со мной о серьезных делах, но не потому, что желает что-то скрыть от меня, а потому, что молчалив по натуре. Если я его спрашиваю, он отвечает, но первым разговор не заводит. Когда мне надо что-нибудь узнать о каком-либо деле, мне приходится расспрашивать министров, делая при этом вид, что король мне уже все рассказал. Когда я упрекаю короля за скрытность, он смущенно и совершенно искренне отвечает, что не подумал об этом. Признаюсь, политика интересует меня в самую последнюю очередь. Недоверчивость же, присущую королю, укоренил в нем его гувернер. Задолго до нашей свадьбы Вогийон напугал его, убедив, что жена может забрать над ним власть; этому господину с черной душой нравилось пугать своего ученика призраками угроз, исходящих из Австрийского дома. Морепа, хотя и в меньшей степени, также считал полезным для себя поддерживать в нем мысли о призрачной австрийской угрозе. Верженн действует по такому же плану, и не исключено, что он читает переписку короля, относящуюся к иностранным делам, дабы лгать с еще большей ловкостью. Я не раз откровенно говорила с королем. Он неоднократно бывал не в духе, а так как он вообще не склонен к дискуссиям, то мне не удалось его убедить, что либо министр обманул его, либо он сам был обманут. Я знаю пределы своего влияния, особенно в области политики, где у меня нет никаких способов воздействия на короля. Так будет ли разумно с моей стороны ссориться с его министром по тем вопросам, относительно которых я почти уверена, что король меня не поддержит?
Не желая ни преувеличивать, ни лгать, я тем не менее делаю вид, что имею гораздо большую власть над королем, нежели на самом деле, ибо в противном случае я могу и вовсе лишиться этой власти.
Признания, сделанные мною вам, дорогой брат, отнюдь не лестны для моего самолюбия; но я не хочу ничего от вас скрывать, дабы вы смогли правильно оценить мои действия, несмотря на разделяющее нас огромное расстояние», — писала она в сентябре 1784 года.
Письмо, написанное после того, как разгневанная Мария Антуанетта потерпела фиаско в разговоре и с королем, и с Верженном, явилось последним клапаном для выпуска пара. Рискнем предположить, что крайне эмоциональное вмешательство королевы в государственные дела было обусловлено не только просьбами брата, но и ее собственным взвинченным настроением, в котором она пребывала после отъезда Ферзена, в конце июля отбывшего из Парижа вместе со своим королем. В октябре Мария Антуанетта писала Густаву III: «…большую часть времени я провожу в Трианоне, где принимаю только самых близких людей, и то в небольшом количестве. Такой образ жизни соответствует состоянию моего здоровья, как в начале беременности, так и сейчас, когда она счастливо продолжается». Но если королева не симпатизировала Густаву, зачем сообщать ему о своей беременности? Может быть, для того, чтобы об этом прочел Ферзен? Но это только предположение…
Какие еще события порождали внутреннюю неудовлетворенность, толкавшую Марию Антуанетту спорить с королем и без оглядки защищать интересы Австрии? Два летних месяца дни полнились счастьем разделенной любви, возвышенного и романтического чувства, с неимоверной силой рвавшегося наружу и с превеликим трудом скрываемого от любопытных взоров. Любое сказанное слово жадно подслушивали сотни ушей, любой взгляд стремительно перехватывали сотни глаз, а отыскать в лабиринте версальского мирка уединенный уголок, куда можно удалиться, не вызвав пересудов, было практически невозможно… Но когда дни, исполненные сладостного томления и встреч с любимым человеком, оборвались, образовалась пустота. Вместе с детьми Мария Антуанетта перебралась в Трианон, где позировала шведскому художнику Вертмюллеру, писавшему по просьбе Густава III ее портрет вместе с Мадам Руаяль и дофином, и занималась детьми. Она выделила дочке отдельный огородик, где та маленькой лопаткой вскапывала собственную грядку, слушала не по-детски серьезные рассуждения дофина. По вечерам приходил король и семья вместе ужинала. Но насколько эта спокойная семейная жизнь удовлетворяла молодую женщину, все существо которой жило любовью — настоящей, не призрачной и не безответной?
