Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам
О побеге из Московской женской тюрьмы заключённых я знаю из газет, других сведений о побеге не имею. Из заключённых в Московской женской тюрьме я никого не знаю».
Так как среди организаторов побега был агент полиции (Сергей Усов), Охранное отделение знало об этой акции если не всё, то очень многое. Поэтому и полицеймейстер звонил дежурной надзирательнице, и к самой тюрьме был послан взвод полицейских, чтобы схватить беглянок. Побег прошёл столь блестяще лишь потому, что был совершён на два часа раньше намеченного срока. Так что то, что Маяковский своё участие в этом деле категорически отрицал, не помешало московскому градоначальнику в письме министру внутренних дел написать:
«Владимир Маяковский знал заранее о готовившемся побеге и обещал свою помощь по дальнейшему устройству беглянок, но на другой же день после побега был арестован в квартире выше упомянутого Сергея Коридзе; во время производства обыска у Владимира Маяковского к нему пришёл и был арестован вышеупомянутый Лев Яковлев».
И вновь возникает необъяснимая странность! Просто невероятно, что в арестованном дворянине Сергее Коридзе жандармы не узнали Исидора Морчадзе! Ведь всех без исключения задержанных тогда фотографировали – ещё со времён Зубатова. И те сотрудники охранки, которые вели дело отправленного в Сибирь эсера Морчадзе, тоже ещё служили. Как же могли его не опознать?
А вот другому дворянину, Владимиру Маяковскому, обмануть следователей не удалось. И потянулись долгие дни, а потом недели и месяцы тюремного заключения.
Третья «сидка»
В первом варианте автобиографических заметок, написанных в 1922 году, главка, которая рассказывает о побеге из Новинской тюрьмы, называется «ТРЕТИЙ АРЕСТ». Во втором варианте, отредактированном в 1928 году, та же главка названа иначе – «ВТОРОЙ АРЕСТ».
Зачем Маяковскому понадобилось уменьшать количество собственных арестов? Вот вопрос, на который стоит поискать ответ!
А пока проследим, как события развивались дальше. Из Мещанского полицейского дома Маяковского перевели в полицейский дом Басманной части, а 14 июля отправили в отдельную камеру Мясницкого полицейского дома.
Владимир Вегер-Поволжец, в тот момент тоже находившийся в заключении, вспоминал о встречах с Маяковским в тюрьме:
«У нас были прогулки общего характера, причём встречались все арестованные во внутреннем дворе. На одной из таких прогулок у нас встал вопрос о выборе старосты. Маяковский проявил себя как организованный парень, и его выбрали. В его обязанности входило наблюдение за варкой пищи и т. п., а главным образом, связь с волей и соответствующие информации о том, что делается там, кто как ведёт себя на допросах, нет ли измены, нет ли предательства.
О его кандидатуре сначала была договоренность среди немногих. В тюрьме сидели не только большевики. Большевики должны были поставить старостой своего надёжного товарища. Кандидатура Маяковского была одобрена мной как членом МК.
Во всё время, которое мы здесь находились, он оставался в должности старосты».
Кроме работ, связанных с должностью старосты, у Маяковского были другие занятия, о которых Владимир Вегер написал:
«Его камера оказалась рядом с моей в Мясницком доме…
Он занимался в это время живописью и добился разрешения у надзирателя, чтобы ему позволили приходить ко мне в камеру – писать меня. И со своей акварелью, с бумагой переводился иногда на несколько часов ко мне в камеру.
Он сажал меня на подоконник, под ноги мне шла табуретка. Писал он меня преимущественно синей акварелью. В общем, виден был бюст и даже ноги на табуретке.
Я садился на значительном расстоянии от стены, он отходил к двери, ему хотелось, чтобы за спиной натуры получился отчётливо фон решётки. Рисунок сделан карандашом и потом разделан акварелью.
Во время этих сеансов обыкновенно присутствовал надзиратель (во избежание разговоров), сидел, чтобы не было незаконных разговоров между арестованными. Но мы разговаривали, говорили невинные, нейтральные вещи».
В рассказе Вегера есть небольшая неточность – он написал, что «заниматься живописью» Маяковскому разрешил тюремный надзиратель. Надзиратель не имел права разрешать заключённому ходить по чужим камерам и рисовать портреты арестантов – это было бы грубейшим нарушением тюремного режима. Позволить «заниматься живописью» могли лишь жандармские офицеры. Именно к ним должен был обратиться Маяковский за разрешением. И он обращался, об этом свидетельствуют документы:
«В Московское охранное отделение
Содержащегося
при Мясницком полиц<ейском> доме
Владимира Владимировича Маяковского
Прошение
Ввиду того, что мне необходимо продолжать начатые занятия, покорнейше прошу вас разрешить мне пропуск необходимых для рисования принадлежностей.
Владимир Владимирович Маяковский.
16 июля 1909 г.»
Жандармы «прошение» рассмотрели, дали «добро» и написали:
«Секретно.
Смотрителю Мясницкого
полицейского дома
Вследствие прошения, содержащегося во вверенном вам полицейском доме Владимира Владимирова Маяковского, Отделение уведомляет ваше высокоблагородие, что к пользованию Маяковским рисовальными принадлежностями препятствий со стороны отделения не встречается.
За начальника отделения ротмистр Озеровский».
Получив такую бумагу, начальник тюрьмы и приказал надзирателю заняться тем, чем ему полагалось заниматься по долгу службы – надзирать, то есть вести за арестантами наблюдение.
Но вернемся к воспоминаниям Вегера-Поволжца:
«Интересно, что в этот период у него не было никакого особого интереса к поэзии. Больше того, надо сказать, что живописью он увлекался колоссально. Все время карандашик, зарисовочки, стремление набросать товарищей. И уже акварелью работал. Были у него итальянские карандаши и акварель. Но к поэзии у него не проявлялось интереса…
Первый случай разговора о поэзии у меня с ним был в это время относительно Бальмонта. Я ему прочитал из Бальмонта одну вещь. И на эту вещь он откликнулся совершенно определенно:
– Вот сукин сын, реакционер!
Ему бросился в глаза реакционный характер этого произведения:
