Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4
И, наконец, последнее наблюдение. В метро пьяный облевал спину и подол шинели милиционера, читавшего книгу. Тот огляделся, брезгливо смахнул с шинели блевотину, сделал шаг в сторону от лужи и снова уткнулся в книгу. Я, в ярости скрежеща зубами, подскочил и прорычал:
— Жаль, что мерзавец не сблевнул вам за шиворот, товарищ милиционер! Очень жаль!
Молоденький милиционер ничего не понял. Между тем поезд остановился, пьяный вышел, и мы покатили дальше.
— А что же я мог сделать? — наконец спросил он.
Я взорвался:
— Схватить его! Притащить в милицию! Набить морду! Заставить вычистить шинель и сапоги! Составить протокол! Получить с него за убыток! Посадить и дать год за позорное поведение в метро — ведь кругом женщины и дети!
Милиционер с удивлением меня выслушал.
— Я, гражданин, сменился с поста, и так кричать на меня не следует: вы, конечно, по виду, может, и профессор, но и я окончил десять классов. Держитесь, как положено!
И уткнулся опять в книгу.
Ну, ясно теперь, что такое хрущёвщина и стиль жизни в царствовании Хрущёва?
Конечно, сначала была бессильная ярость. А потом понимание невозможности борьбы со злом, которое насаждается сверху.
А в результате — адаптация. Человек — существо, которое ко всему привыкает… Анализируя смену реакций Анечки, я думаю, что причина здесь в безвыходности положения, в сознании, что нарушения насаждаются сверху и потому перестают быть нарушениями и становятся нормой. А против норм протестовать нельзя. Поясню мою мысль ещё одним примером.
На восьмом этаже нашего дома живёт большая татарская семья — муж-дворник, жена-мусорщица и выродки дети. Лет пять тому назад проходящей по тротуару Анечке дети сбросили на голову пакет с глицерином и марганцовкой - от удара пакет с треском взорвался у неё на голове. Шляпка была старая, глаза и лицо остались целыми, и Анечка не очень испугалась. Но ярость её была велика. Прошли годы состояния бесправия, приниженности и бессилия.
Недели две тому назад мы возвращались с концерта. Сейчас весна. На Анечке была новая модная шляпка в виде светлого мужского цилиндра — она ей шла, и Анечка очень гордилась ею. На лестнице те же шалуны, которые подросли в безнаказанности и стали злостными хулиганами, подстерегали идущих и мочились на них в пролёте между лестницами. Новая шляпка была изгажена мочой. И что же? Пять лет обучения смирению не прошли даром: Анечка спокойно помыла шляпку и стала носить её дальше. Денег на новую у нас нет, да и не к чему ее покупать — ведь мы во власти хулиганья.
Мне показалась примечательной именно вялость реакции: выработалась привычка к унижению. Разве я мог думать, выполняя в спецлагере два рисунка на тему унижения женщин — с молодой искалеченной лагерницей и вольнонаемной начальницей медсанчасти, — что настанет время, и я буду обдумывать третий рисунок об унижении женщины — и на этот уже раз с Анечки, своей жены, москвички, вольной гражданки Советского Союза?!
Вчера на лестнице лежал в собственной блевотине, моче и кале мертвецки пьяный жилец 3-го этажа, молодой человек. Был праздничный день. Нарядно одетые девочки спокойно шагали через него, стараясь не обмазаться и весело щебеча о предстоящем празднике в школе. Я наблюдал за выражением детских лиц: весёлое до пьяного, несколько озабоченное при перешагивании и снова весёлое. Но ни тени гадливости и возмущения. Это были адаптированные дети, и Анечка теперь тоже адаптирована.
Ну, теперь пора рассказать и о товарищеском суде: это тоже кусочек моего существования и картина общественной жизни города и эпохи, и, говоря о ней, я не выхожу из рамок темы.
В доме свыше семисот квартир, из них триста конфликтуют, то есть за молчаливыми коридорными дверями в них кипят ожесточённые свалки. Почти каждую неделю по вторникам в 7 часов вечера в помещении «Красного уголка» собираются судьи, стороны, свидетели и слушатели (весь состав суда — реабилитированные контрики). Я прихожу из института или Ленинской библиотеки усталый, по дороге кляня на свете всё, кроме Анечки, дивана и пачки газет. Но вхожу в зал, занимаю место председательствующего за столом, покрытым зелёным сукном, и усталость вдруг уходит: я люблю эту работу и люблю этих людей — ведь они мои современники, волей-неволей я связан с ними узами жизни: и чистенький, вежливый, подтянутый лекальщик Толя всем телом прижат ко мне так же, как и мерзкая курва Марья Васильевна: все мы — соседи, все волей-неволей досконально знаем друг друга.
В товарищеском суде разбираются дела разные — и посложнее, и попроще. Расскажу о тех и о других.
В квартире две семьи без детей. Муж — доктор наук, жена — кандидат и их деревенские малограмотные старички, и второй муж — доктор наук с женой-кандидатом и набором деревенских стариков. Все четыре ученых — физики, работают под руководством знаменитого академика Капицы в сугубо передовом научно-исследовательском институте. Все четверо — члены партии, первый муж — член партийного бюро института, второй — секретарь парторганизации отдела. Все четверо родились после революции. При заселении дома ими было куплено мусорное ведро для кухни, однако без крышки. Потом заказали крышку. Она обошлась в один рубль, но при расчёте доли каждой семьи вспыхнула сора, дальше — больше, неприязнь перешла во вражду, вражда — в ненависть, ненависть — в драки. Начинают бой всегда кандидаты — одна другой всаживает удар между ног остроконечным носком модной туфли и вцепляется в модную причёску противницы. На крики, на бегу вооружаясь чем попало, включаются доктора, оба молодые и по-деревенски жилистые; последними подтягиваются на передовые линии старики — к этому времени сражение переходит в коридор и жилые комнаты, старики на кухне дерутся сковородками и кастрюлями. Мы сначала их штрафовали, но они все получают такие мощные оклады, что наши штрафы их не пугали. Тогда мы послали академику и парторганизации института описание всех их подвигов. Академик заявил, что поседеет и сойдёт с ума, и умыл руки, а парторганизация сначала влепила мужьям по «строгачу», а потом поставила вопрос об исключении. И что же? Страсти немедленно стихли, потом одна семья срочно выехала, и в квартире воцарились покой и порядок.
Пример второй. В трёхкомнатной квартире, помимо одной посторонней семьи, в двух комнатах живут: бабушка с десятком икон у изголовья кровати, беленькая внучка с «мужем»-негром из Университета им. П. Лумумбы и маленьким ребёнком-мулатом, а в другой комнате — старшая дочь с мужем, её бывший муж с новой женой и старшая дочь. Негр прекрасно усвоил русскую матерщину и бьёт старуху, а в другой комнате пьяница бывший муж бьёт непьющего настоящего мужа, а в коридоре богомольная бабушка кастрюлей проломила голову соседке. При посещении квартиры пройти негде — всюду вещи, кровати, люди, мат и драки: чёрт его знает — ничего не разберёшь! Мы тронули негра — он было начал обкладывать и меня, но я по-английски зарычал: «Вон, чёрная собака, знай своё место!» — и открыл дверь, и ганец мгновенно присмирел и убрался. Старшую дочь выселили к мужу. Бывшему мужу с орденоносной же-ной-фронтовичкой через суд и прокурора нашли комнату и выселили. Старуху оштрафовали на половину пенсии. И сразу в квартире тоже стало тихо.
