Топи и выси моего сердца. Дневник - Дугина Дарья Александровна

Много что нужно сегодня сделать, но скорее больше всего речь о перемещениях. Бегу.

Хочу заснуть сильно. Четыре утра. Я общаюсь с Гошей Рубчинским [368] про Адониса. Нет ничего удивительного

Я общаюсь с Рубчинским про Адониса, потому что я – министр обороны.

Я – министр обороны.

Я дома. Да, четыре утра. Я открываю у Рубчинского лекторий «Ангелы и Демоны Серебряного века». Если я выжила – значит, это кому-нибудь нужно.

Я ищу информацию в научных военных докладах биологов о штамме сибирской язвы, когда-то распространяемом в письмах со спорами сибирской язвы.

Ноль-ноль сорок семь я пытаюсь понять, как обеспечить встречу министра с неминистром? И кто был в 2006 году в Чаде министром, а кто нет?

Я на конференции с отцом Андреем Ткачевым [369].

Январь-февраль:

• лекция в «Листве» и может, у академистов, тему продумать;

• написать несколько поистине хороших статей;

• выйти на уровень в одно направлении;

• сбросить 4 кг (1–2 кг);

• прочесть 6 книг;

• сделать фотосессию.

Иранцы – хуже нет организаторов: вывести меня в эфир с ватс-апа так, чтобы я ничего не слышала.

Я пью безалкогольное пиво и слушаю Кеми Себу [370]. Безалкогольный вояж на край ночи. Слушать панафриканиста, который цитирует Генона [371]!

История – это сейчас. Тихий шорох русского вторжения. Русские идут к Пасхе

Хотелось бы все время спать. Просто взять и делать так, чтобы дни остановились, и поспать. Отец вспомнил М. [372] Мол, сейчас он был бы на передовой. Купил бы 10-ю комнатную квартиру в Донецке и где-то рядом с танком курил бы свои красные Марльборо.

История – это сейчас.

Свеча пахнет хлебом, теплым…

На самом деле, сейчас уже сложно принять Империю. Безусловно, она сбылась. Ее очертили. Решительно. Но, как пишет Паша, этого ждали раньше. Это как просроченное время, которое внезапно воскресили.

А все что было между – чистилище. Мои итальянские друзья говорят, что в Донецке все напоминает чистилище. Бредущие в неизвестность души и богооставленность. Да. Президент сделал шаг к Империи. Маленький, на самом деле. Это лайт-вариант. Можно было бы больше. Но это – его максимум, и он согласился на него. Нам больно от этого решения. Горько и радостно. Люди в Донецке не могут в это поверить. От слез улыбки до растерянности. Это русская весна? Она. Такая, как ожидалось? Не совсем.

Я бы сейчас прошлась кровавыми сапогами по всей швали, которая смеет критиковать Путина. Не потому, что я его защищаю, а потому, что он выразил волю, которая превышает его личную. Он сделал жест.

Я купила книгу про Рифеншталь [373]. Но не помню, когда и при каких обстоятельствах. Возможно, когда работала на «Комсомольской правде». Но уже слабо помню, как. Нет. Не работала. Купила после июня и в «Циолковском» [374]. Плохо работает память. Но книга Лени Рифеншталь – непрочитанная.

Иду ночью по улице. Уже весенней, потому что снег попран. Флаг шорохом переливается на ветру. Тихий шорох русского вторжения. Русские идут. К Пасхе. В этой ночи кроется заговор русского духа против несправедливости истории. Не знаю, кажется, и весна приходит раньше не случайно. А и еще. Мануэль! Ты должен был быть сейчас в Донецке.

Вдруг радостно на душе, что в ленте все – за Новороссию. Почти все.

Та же «Листва». Чувствую общую с ними радость. И у них – свои мертвые в регионе и за него, и у нас – свои мертвые в регионе и за него. История. Сейчас. Здесь. Мы решились! Смогли. Сделали. До слез.

Измот. Просто измот. Не могу спать несколько дней – то одно, то другое. Отвлекает. На последних батарейках, хотя именно сейчас я нужна, как никогда.

Если все раньше было «временное», маленькая битва, то теперь каждый день – вечность. Вечное. В смысле «события», Ereignis [375].

Повторяю, как мантры, заветы геополитики. Получаю на эфирах угрозы от украинских женщин, потерявших облик женщины и приобретших контуры ксенофобии. Сегодня на эфире госпожа украинский экс-политик заявила, что «русских надо убивать», и вообще, что «русских нет». Потом вышла из эфира, сказав, что «с русскими вместе в одном эфире не будет». Сквозь эту огромную колонну информационного многообразия, сквозь войну и новую блокаду Западом нас (за блокаду спасибо, это на самом деле сделает нас Спартой!), видно, сколько же предательства внутри страны. Да. Можно быть против войны. И это правильно. Но когда она оказалась неизбежной и пришла, критиковать государство диверсионно, изнутри – преступление. Хочешь остановить? Значит, помоги это сделать – молитвой, словом, делом. Например, почему бы не начать освещать, что реально происходит сейчас и происходило на Донбассе? Восстановить информационный баланс. Там гибли дети, молодые девушки и юноши. Они гибли за то, что говорят на русском, за то, что не хотят быть с властью, которая отказывает им в праве на существование. Горловская мадонна, умершая с младенцем на руках – это не аргумент?

Больно. От того, что внутри люди столь ведомы. Лучше промолчать. Мы наступаем. Мы продвигаемся. Тяжело. Но это, возможно, последняя битва. В самом эсхатологическом смысле. Может быть, завтра или послезавтра нас уже не будет. Мы заснем в зиме. И проснемся в весне.

Свеча пахнет хлебом, теплым.

У них нет сна. Они не спали по несколько суток, и если заснут, то может придти смерть. Хотя она приходит и без сна. С утра холодно и вечером тоже весны нет. Они сражаются за Империю. Мне шлют фотографии раненых и мертвых. Не так часто, но приходят. Я отвечаю «Слава русским героям!» и радуюсь, что они живы, ибо русские, а русским смерть не страшна.

Главное сейчас. Спорт, дисциплина. Хотя бы немного. Иначе поедет крыша.

И каждый день – йога.

Как сложно пережить слабость. Ибо в себе тоже есть.

Очередной день сложного, тяжелого инфопотока. Сегодня проснулась и забыла, зачем. Странное чувство, заснула дальше. В итоге до 10 долежала (непозволительно). Надо что-то с собой сделать и настроить режим, иначе невозможно передвигаться от дня ко дню. В целом новый миропорядок еще не ощутим, но он сбылся.

Провела эфир пакистанского телеканала. Скоро еду на «Звезду».

Второй день я намеренно встаю позже обычного, чтобы заглушить сном бессмысленность дней. Теперь еще я пытаюсь не курить, хотя и курение нисколько не делает их осмысленными. Закрываю все одеялом блинов – провожу эфир к эфиру, и уже есть только небольшая пустота и невозможность двигаться дальше. Настрой, который получалось держать зимой, и настроение, когда приходится продираться сквозь слякоть сейчас, когда асфальт сухой, больше не рядом.

Второй день сегодня ждала эфир на CNEWS – крупном французском телеканале – но сегодня не вышло. И вчера не получилось, хотя даже подключили к эфиру: поманили и отпустили. Дам теперь интервью изданию «Ривароль», которое имеет довольно темную репутацию, но, впрочем, всегда радуется моим комментариям.