Владимир Голяховский - Это Америка
Обе они так и делали, заводили на курсах мимолетные романы чуть ли не со всеми мужчинами подряд. Лиле такая неразборчивость не нравилась, она думала, что их родителям, оставшимся в Москве, это тоже не понравилось бы.
Большинство студентов были молодые, живые, подвижные и очень болтливые. Держались они свободно, весело и приветливо. Лиля с удовольствием участвовала в беседах, осваивая plain English — английский разговорный. Немного помогало ей знание французского и немецкого — все-таки когда знаешь один романский язык, другие лепятся к нему легче.
У нее завязалась дружба с одной чернокожей девушкой. Она сама легкой походкой подошла к Лиле в перерыве между занятиями, протянула руку для пожатия и сказала:
— Меня зовут Дарелл, я из Коста — Рики. А вы откуда?
— Я из России, меня зовут Лиля.
— Из России? — Дарелл засмеялась. — Я ничего не знаю о России, слышала только, что там холодно.
— Да, зимой там много снега.
— Снег? — Девушка рассмеялась еще веселей. — Я никогда не видела снега, только в кино.
На следующий день Лиля принесла ей небольшую деревянную матрешку. Дарелл повторяла «матрошка, матрошка», долго рассматривала конструкцию, потом порывисто поцеловала Лилю, залилась смехом и в восторге понеслась по коридору, показывая всем матрешку:
— Мой русский друг Лиля подарила мне вот это! Это называется матрошка!
В ее мимике и порывистых движениях было что-то от дикарки, от прекрасной дикарки.
Завидя Лилю, она всегда махала ей рукой и бежала навстречу. Однажды Дарелл спросила:
— Лиля, когда ты поедешь обратно в Россию?
— Никогда, — ответила Лиля, грустно покачав головой.
— Почему? Тебе там не нравится? — удивилась Дарелл.
Ну как было объяснить ей политическую ситуацию? Лиля просто сказала:
— Там коммунисты. Они будут меня — пиф — паф, убивать.
И они обе захохотали. Беседуя с Дарелл, Лиля выучила много слов и идиом, необходимых в каждодневных разговорах. А главное, она научилась говорить не стесняясь.
* * *Однажды Лиля захотела взять сэндвич в vending- machine, в автомате. Так делали все, но русские приносили еду с собой, покупать в автомате за доллар казалось им очень дорого. Пользоваться автоматом Лиля не умела, стояла перед ним растерянно, а потом к ней подошел пожилой инженер из Ленинграда, он тоже не знал, как это делается. Тут же подскочила Дарелл:
— Лиля, чего ты хочешь? — Взяла ее доллар, запустила в прорезь, нажала что-то, и выскочил сэндвич.
— У нас в России таких машин не было, — смущенно призналась Лиля.
— Не было автоматов? А как же вы покупали себе еду на работе? Заказывали из ближайших ресторанов?
— Нет, мы приносили еду из дома.
— На работу приносили еду из дома? — Дарелл захохотала и даже запрыгала.
Инженер посмотрел на нее с осуждением, а Лиле строго сказал:
— Не понимаю, чего вы разыгрываете из себя демократку и заводите с ней дружбу? Вы же видите, какая она примитивная дикарка.
А Лиля с грустью думала о том, что быт даже этой «примитивной дикарки» был более благоустроен, чем их быт в Советском Союзе. Ее живая непосредственность нравилась Лиле больше, чем мрачная скованность ее соотечественников: дикарка-то как раз не Дарелл, это они настоящие дикари.
24. В поисках квартиры
Стояла необычайно жаркая и влажная погода, эмигранты изнывали от непривычного климата. Кондиционеры были не во всех комнатах гостиницы, поэтому люди собирались в прохладном холле и нетерпеливо расспрашивали Берла и других:
— Это у вас всегда такое лето? Сколько сегодня градусов?
— Девяносто два.
— Что?! Это по какой же шкале?
— По Фаренгейту.
— А по Цельсию сколько будет?
— Чтобы перевести на шкалу Цельсия, нужно сначала отнять 32, а потом разделить приблизительно на два. Получается, что сегодня около 30 градусов.
— Чудно все-таки у вас в Америке: длина не в метрах, вес не в килограммах, температура не в градусах Цельсия.
Но самой живой темой для обсуждения оставалась аренда квартир. Зубные врачи из Казани Соломон и Белла Хейфиц уже нашли квартиру и собирались переезжать.
— Мы первым делом установили кондиционер, а то задохнемся от жары.
— И сколько он стоит, этот кондицион? — поинтересовался часовщик Капусткер.
— Новый стоит двести долларов, но нам синагога дала подержанный в хорошем состоянии.
Хейфицы — приятные, интеллигентные люди — были Лиле ближе других. Ей только казалась странной их чрезмерная склонность к религии. С первого дня они регулярно ходили в синагогу и даже подружились с раввином. Квартиру они нашли в северной части Манхэттена Вашингтон — Хайтс и теперь с энтузиазмом рассказывали:
— Очень хорошая квартира, two bedrooms (с двумя спальнями). Нам ее посоветовал наш раввин, очень добрый и культурный человек. Квартиры там недорогие.
Лиля с Лешкой решили поехать и посмотреть, что это за район и какие там квартиры. Со станции сабвея 96th Street туда шла прямая линия № 1. Станция оказалась грязная, запущенная, лестница в нее спускалась узкая и крутая, полы заляпаны жевательной резинкой. Лешка увидел, что кто-то бросил в мусорный ящик толстую газету, половина ее торчала из ящика.
— Мам, это New York Times, самая главная газета. Давай возьмем. Интересно, что американская пресса пишет.
— Лешенька, нехорошо брать из мусорного ящика, — смутилась Лиля.
— А что! Здесь многие подбирают брошенные газеты: просмотрят и тоже бросают.
Газета была непривычно толстая, состояла из нескольких секций: политика, экономика, мода, искусство, туризм, спорт; весила она почти килограмм. В дороге они развернули газету и сразу увидели статью под названием «Нападение хулиганов на пассажиров в сабвее» с фотографиями. Четверо чернокожих парней задирали людей в вагоне и начали подступать к молодому белому мужчине тот достал револьвер и выстрелил несколько раз, ранив двоих, остальные убежали. В статье писали, что с его стороны это было самоуправство, и называли его vigilante[44]. Лешка сказал:
— А что? Правильно он сделал. Так с ними и надо разделываться. Был бы у меня пистолет, я бы тоже стрелял.
Лилю эта статья испугала, она стала осторожно оглядываться вокруг. Время было дневное, пассажиров в вагоне мало, но неподалеку от них сидела шумная ватага молодых чернокожих парней. В такое время им полагалось бы быть на работе или на учебе, но они шумели, курили, плевались, задевали других, особенно молодых женщин. Пассажиры молчали, не хотели связываться с ними, знали, что это может быть опасно.
