Фаина Пиголицына - Мстерский летописец
Прощаясь, помощницы говорили:
— Кто на помочь звал, тот и сам иди.
Так и гуляли луковые почистки по слободе до конца сентября, а уж там начинались засидки, капустники… Вся осень была полна праздников, связанных с уборкой урожая.
Татьяна Ивановна опять ходила брюхатая, и все говорили Ване, что скоро у него появится сестренка или братишка. Сестренок у него уже было три, а братика хотелось.
Дети не очень приживались у Голышевых. Еще до Ивана родители похоронили сына. Через год после Ивана — второго. Он прожил только полгода, и Ваня не успел его запомнить.
Татьяна Ивановна, уверенная, что бог наказывает их за грехи, решила год не допускать мужа до себя.
Александр Кузьмич не меньше жены переживал смерть сыновей и постоянно боялся, что умрет и Ванятка, но «пост», устроенный ему Татьяной Ивановной, считал унизительным. И, дав жене месяца три для траура по умершему сыну, пригрозил, что, если она не перестанет «поститься», найдет себе молодку.
Татьяну Ивановну угроза не взволновала, нежности к деспотичному мужу она не испытывала. Она испугалась только скандала.
После умершего Александра появилась Фелицата, которой шел теперь третий год.
Но все эти рождения и смерти прошли еще мимо сознания Вани. А вот следующую сестренку, которую назвали Александрой, он помнил хорошо. Она лежала плотно увязанная пеленками в зыбке и таращила на него круглые серые глазенки. Мать квохтала вокруг нее, как наседка, а отец, мельком взглянув на новорожденную, обращался лишь к Ване и был с ним подчеркнуто ласков.
Ваня догадывался, что девочку в люльке отец любит меньше, чем его. Александр Кузьмич ждал сыновей, наследников, а от девок какая радость? С девками одни расходы: воспитай так, чтобы жених нашелся, накопи приданое, выдай замуж…
А вот мать к сестренке Ваня ревновал, хотя девочка и нравилась ему. Она редко плакала. Когда была мокрая, начинала кряхтеть, голодная — щелкала язычком.
Когда Ваня подходил к зыбке и осторожно встряхивал ее, Сашонка опускала на него вскинутые до того к потолку глаза и внимательно разглядывала, а иногда улыбалась.
Родители всегда были чем-то заняты. У старших сестер, Аннушки и Насти, были свои, взрослые игры. Фелицата играть пока еще не умела. Ване было скучно, и он шел к маленькой Сашонке и разговаривал с нею.
— Вот подрастешь немножко, и мы с тобой будем играть в чижика.
Сашонка радостно улыбалась и сучила ногами, будто хотела сейчас же бежать с братиком играть в чижика.
Летом мать стелила на лугу полушубок и выносила Сашонку под липы, наказав Ване следить за сестренкой, как бы свинья не съела или собака не облизала, сама с дочерьми шла на огород пропалывать гряды.
Жили Голышевы на Большой Миллионной. Их дом стоял на пригорке. Ваня пристраивал сестренку спиной к своим коленям, обнимал ее, и они оба смотрели на проезжающие внизу по дороге телеги, рыдваны, тарантасы.
— Не сажай ее, рано, спинка кривая будет, — ругала мать, увидев четырехмесячную дочь сидящей.
— Ей скушно лежать, — заступался Ваня за сестренку. С приходов первых холодов Сашонка начала кашлять, просыпаться по ночам от удушья. Татьяна Ивановна неделю не спала, отваривала лечебные травы и сидела возле зыбки по ночам.
Однажды утром Ваня, привыкший уже засыпать и просыпаться под кашель сестры, удивился тишине в боковушке, куда его не пускали с начала болезни Сашонки.
Обрадовавшись, что Сашонка поправилась, он заглянул в боковушку и увидел, как мать, стоя над зыбкой, тихо плачет.
Заметив сына, Татьяна Ивановна замахала на него руками, сдерживая рыдания, а потом вывела его из боковушки, не дав взглянуть на Сашонку, и, не покормив, увела к крестной на другую улицу.
— Ох-ох-ох! — заревела крестная. — Я вчерась вечером мимо вашего дома шла, а Жучка ваша мордой вниз так и взвыла, не слыхали? Я и подумала: мордой вниз — это к покойнику.
Днем, играя с ребятишками, Ваня забыл об умершей Сашонке, а вечером, когда, не спросясь у крестной, один вернулся домой, увидел, что такое «умерла».
Сашонка спала в деревянном ящике на столе. На ящике возле ее головы колыхалось пламя тоненьких свечек. Там же, за аналоем, баба в черном читала вслух молитву. Мать, отец, крестная, сестры и еще какие-то люди, все в черном, молча молились.
С внутренним холодом, испытанным впервые и похожим на страх, Ваня вдруг понял, что Сашонка не спит, а умерла, как говорила мать, и что деревянный ящик — это гроб, который он видел впервые, но уже слышал о нем. Гробом их, малышей, пугали старшие дети. И еще он вспомнил, что гроб закапывают в землю на кладбище возле церкви и это называется — могила.
Ване стало страшно за сестренку, за себя, и он бросился к матери, громко ревя.
— Что ты, что ты, родимый?! — обнимала и ласково успокаивала его Татьяна Ивановна.
— Малый, а смерть понимает, — сказал кто-то.
— Пожалел сестренку, — согласился другой голос. Татьяна Ивановна передала Ваню свояченице-старушке, и та повела его укладывать спать.
Сашонкина зыбка в боковушке была уже снята и вынесена. В углу, у образов, теплилась лампадка, и сладко пахло ладаном.
— Ее в землю закопают? — спросил Ваня старушку.
— Всяк от земли и в землю отыдет, — перекрестилась
старушка и продолжала: — Полно тебе о покойнице-то калякать. Господь прибрал ее, безгрешную, в рай и отправит. Давай я тебе лучше сказку расскажу.
Сказку она рассказывала знакомую, много раз от матери слышанную, но слова у нее были такие мягкие и теплые, будто она гладила мальчика по голове. И Ваня скоро уснул.
С тех пор Ваня стал бояться смерти и гробов. Боялся гробниц, стоящих справа и слева в церкви, от них веяло могильным холодом.
— Ну полно, милый, — успокаивала его Татьяна Ивановна, — это ж святые мощи князей Ромодановских, бывших тута помещиков. Они и храм воздвигли.
Ваня стал бояться и плащаницы, которую в страстную пятницу переносили из теплой церкви в холодную, а осенью — из холодной в теплую. Плащаница была сделана в виде гроба, который стоял на носилках. В гробу лежал Христос, а вокруг него стояли фигурки скорбящих.
С трепетом рассматривал теперь Ваня и картинки, развешанные отцом по стенам передней. Смерть разгуливала на них в самом обнаженном виде — скелетом с косой в руках. Александр Кузьмич, любитель Апокалипсиса, сам рисовал и раскрашивал апокалипсические картинки, знал наизусть их толкования и любил рассказывать их всем, бывавшим в доме. И Ваня слышал непонятные, но страшные слова: «тьма кромешная», «огнь и червь неусыпаю-щий», «плач и скрежет зубов».
Он знал уже, что за грехи и пороки человек после смерти попадает в ад. И картинки наглядно показывали адские муки грешников. На одной грешники кипели в огненном серном озере. На другой летели вверх тормашками в пропасть. На третьей многоголовое, огнедышащее чудище заглатывало грешников в свою страшную пасть. В пасть летел и человек, не хотевший ходить в церковь. И как ни тяжко было Ване расставаться по утрам со сном, он покорно вставал и шел с родителями к утрене, чтобы не попасть в зубы этому страшному дракону.
