Юрий Аракчеев - В поисках апполона.
На Западе часто думают, что игрушки «новой» цивилизации сделали нас другими. Это не так. Разве у этой девушки иные мечты и желания? Она тоже хочет быть счастливой и красивой, любить и быть любимой, болтать с подружками, привлекать внимание. Какое дело, что на бутанке иное платье? Какая разница, что она готовит у очага, а не на электрической плите или что музыка, которая ей нравится, не так ритмична?
Мне не приходилось искать слов, хотя собеседники в Бутане подчас и удивлялись ходу моей мысли. Удивление вызывало лишь качество одежды — я щупал их кхо, а они мяли пальцами терилен моих брюк. В остальном все было понятно и просто.
В чем же заключался так называемый прогресс? Где признаки того, что я принадлежу к более «высокоразвитой» цивилизации? Неужели в знании факта, что нитрат серебра чувствителен к свету, что очищенная нефть приводит в движение поршень цилиндра, а пенициллин убивает микроорганизмы?
Разве мог я сказать властителю здешнего закона, что мы нашли лекарство от людских невзгод, сумели придать более глубокий смысл жизни или способны ответить на все вопросы, разрешить все сомнения, которые обуревают человека равным образом в Бутане, как и в любой другой стране? Рядом с тримпоном Тонгсы я был ребенком, а знания, почерпнутые в Сорбонне и Оксфорде, бледнели в сравнении с его мудростью…»
И чуть далее Мишель Пессель продолжает:
«Мы расчертили свое существование на клеточки и убили неожиданность. Этим, на мой взгляд, объясняется скука, на которую жалуется добрая часть жителей Запада. Мы подорвали свою способность бороться с неуверенностью. Поэтому каждый кризис застает нас врасплох и вызывает такую панику. Одно из последствий излишка доверия — это потеря сопротивляемости. Малейший сбой в запланированном существовании порождает слепой страх перед абсурдностью мироустройства. В этом причина всех наших «комплексов», неведомых бутанцам.
В отличие от нас они готовы к неожиданностям и в определенной мере редко подвержены разочарованиям. Они умеют куда лучше нас наслаждаться моментом, принимают жизнь такой, какая она есть, и стараются извлечь максимум из счастливого события или выпавшей на их долю удачи».
И еще чуть далее:
«Вообще говоря, предметы хозяйственного быта, которые мы считаем порождением нашей культуры, по-видимому, являются производными окружающей среды. Почему в Бутане люди «изобрели» те же сельскохозяйственные орудия, те же глиняные горшки, те же бочонки и даже ту же архитектуру, которую мы видим в европейских районах со схожим климатом? Индийца или китайца удивили бы в Бутане маслобойки, деревянные седла, кровли домов, форма дверей, лопаты на длинных ручках, величина сохи, сложенный во дворе кизяк и толстобрюхие коровы, никак не похожие на брахманскую породу и водяных буйволов Индии или Южного Китая. Но мне все это было знакомо.
Излишне, видимо, говорить, что в прошлом между Западной Европой и Бутаном не было никаких контактов. Гигантские просторы в тысячи километров разделяют Альпы и бутанские Гималаи. Но сходство бросается в глаза в мельчайших деталях.
Довольно часто встречаются утверждения о том, что климат и экология обусловливают развитие цивилизации, но никогда еще я не видел столь яркого подтверждения этому, как в Бутане. Возможно, существует некий инстинктивный «модуль» в том, что мы считаем разумом, и поэтому все ухищрения нашей технологии по сути являются бессознательным проявлением этого инстинкта, а не изобретениями нашего ума. Я уверен, что, если бы Бутан оставался в изоляции, там непременно появился бы свой Ньютон и со временем бутанцы прошли бы тот же путь развития — не случайно же они изобрели лопаты и сохи, форму кровли и дверей, в точности похожие на наши. В самом деле, почему бутанцы предпочитают лопаты с длинными черенками, в то время как во всей Азии крестьяне пользуются инструментами с короткими черенками? Подобные сравнения можно распространить и на многие другие сферы жизни, даже на общественное устройство, которое куда ближе к европейскому, чем к азиатскому.
Ни в одном другом месте я не чувствовал себя более «дома», чем в Бутане…»
Удивительное откровение, по-моему. А чувство, о котором здесь говорится, в той или иной мере знакомо, пожалуй, каждому путешественнику. Миклухо-Маклай сумел почувствовать себя «дома» даже среди папуасов Новой Гвинеи!
И тут на память мне опять приходят слова мудрецов Индии, страны, которая, кстати, всегда была дружественна России:
«Никто не может быть отделен от человечества ни в чем: ни в дурном, ни в хорошем. В каждом из нас воплощено все человечество. Это не риторический оборот, не художественный образ, а реальная действительность.
Все низменное и дурное, вызывающее у тебя естественное чувство отталкивания, протест, брезгливость, живет и в тебе же самом, но оно живет в связанном состоянии, запрятанное так глубоко от тебя, что ты об этом и не подозреваешь. Иногда необходимо чрезвычайное обстоятельство, чтобы оно выявило себя».
14.Ночь была очень холодной. Много раз я просыпался от холода в теплом спальном мешке, застегнутом доверху на все пуговицы, напялил на себя все, что было из одежды, даже укутал голову полотенцем. То же сделал и Жора, мучившийся на раскладушке рядом. И все равно мы просыпались, кашляли и шмыгали носами всю ночь.
Мужественный начальник встал в утренних сумерках: они с Тахиром собрались за птицами для музея и отправились в сторону, противоположную заповеднику. Я встал, позавтракал вместе со всеми, потому что все равно объекты моей «охоты» спят по утрам. В лагере ночью все намерзлись и теперь по очереди мазались бальзамом «Золотая звезда» и закапывали глазолин. Вот так Средняя Азия!
А в 9 утра в долине, в этой нашей «чертовой сковородке», была уже ощутимая жара.
— Ну кто со мной на перевал? — спросил я еще раз, хотя знал уже, что никто со мной не пойдет. И радовался этому.
Медленно и спокойно поднимался я по тропинке к кишлаку Ташкурган. Впереди целый день, я обещал быть в лагере в 7 часов вечера.
Тихо и пустынно было в заброшенном кишлаке. Косые лучи утреннего солнца делал и особенно живописными развалины, поросшие травами и кустарником. Щебетали птицы. Проснулись и уже летали бабочки, на ярко-голубых звездах цикория завтракали красные с черными точками жуки-нарывники. Со слов Салима Содыковича я знал, что не все триста с лишним семей согласились переезжать — двенадцать семей осталось. Они жили здесь, но пока никого не было видно.
Долго задерживаться в кишлаке я не стал — дорога предстоит длинная. Миновал контору, где тоже никого не было, и стал потихоньку подниматься в гору.
