Юрий Аракчеев - В поисках апполона.
Как и девять лет назад (а мы столько уже знакомы), Жора ловит всех подряд, пополняя коллекцию музея. Вернее, не всех, а представителей каждого вида. Внимательно разглядывает пойманную букашку, определяя ее род и вид, знает практически каждую, но постоянная неопределенная задумчивость не сходит с его доброго и заметно постаревшего теперь лица. Похоже, он растерялся, погряз, «утонул» в этом мире — многообразном мире членистоногих, от которого все же так трудно переходить к другому миру, миру людей. Что-то постороннее, как мне кажется, вмешалось в его существование однажды… Я знаю непростую его жизнь и, глядя на него, любя его, вижу, как нужна, как жизненно необходима человеку Мечта. Конкретная, реально достижимая, пусть не всегда понятная посторонним, но сокровенная. И объединяющая. Найти, найти Синюю птицу, хоть издали взглянуть! Куда поехать за ней еще и еще, в какую — пусть самую трудную! — экспедицию?..
13.Вечером того же дня я решил завтра с утра пойти на перевал. Тот самый Ташкурганский перевал, который мы проезжали по пути сюда.
Не знаю, почему я решил идти именно туда, а не в глубь заповедника. Может быть, потому, что не видел Аполлонов во время конного похода, может быть, потому еще, что хотел вновь посетить заброшенный кишлак Ташкурган, источник Оба-зим-зим, посмотреть на горы. А может быть, и еще по какой-то не совсем ясной мне самому причине.
На перевал! Двенадцать километров — это вполне доступно, тем более что дорога есть.
— Ну кто со мной на перевал? — бросил я клич вечером.
Однако таковых не нашлось…
Наша доблестная Елена Алексеевна вернулась из похода в пещеру поздно ночью, уже в полной темноте (мы все волновались, а особенно, конечно, Жора как начальник экспедиции), но даже ночью, уставшая, путешественница не могла удержаться от выражения своего восторга:
— Ах, вы не можете себе представить, как это было великолепно, я уверена, что это лучший день для меня. Такая дорога феерическая! Мы шли через верх, прямо по снежникам, потому что не могли переправиться через речку Аксу, спускались по узенькой, опасной тропке… Пещера изумительная — сталактиты и сталагмиты, только очень холодно — все, что было, надели на себя, рукава опустили, хорошо, что одежду взяли. На обратном пути спускались в темноте, при луне, только змей боялись — там гюрз много, но, слава богу, обошлось. Ведь гюрзы не только по земле ползают, они же и на ветвях добычу подстерегают, все могло быть… Кабанов на водопое видели, а в пещере — следы очага, но, правда, не Тамерлана…
— А бабочек белых с красным не встретили? — спросил я, радуясь за нее.
— Нет, вы знаете, я специально внимательно смотрела. Много бабочек, но все другие. Больших вообще не было…
Я искренне радовался за Елену Алексеевну, но некоторые участники экспедиции отнеслись к ее восторгам довольно сдержанно. Почему? Может быть, потому, что беспокоились не только за нее, но и за благополучный исход всей экспедиции? Но не в первый раз заметил я, что относились к ней некоторые довольно прохладно. Она и правда постоянно держалась особняком, по утрам делала гимнастику, как и я, только по другую сторону палаток, и вообще ощущалось в ней стремление к независимости. Может быть, она сама воздвигла стену между собой и другими?
— Подумаешь, в пещере побывала. Ну и что? — приблизительно такой была теперь суммарная оценка тех, кто уже никогда в той пещере не побывает.
А я думал о том, что отношение окружающих к человеку складывается соответственно его характеру, и есть люди, которые отталкивают от себя чем-то конкретным, например жадностью, жестокостью, откровенно эгоистическими наклонностями, мелочностью, а есть такие, которых сторонятся по другой причине. Но это всегда трагедия. Каждая личность по-своему одинока, это тоже давно известно всем. Но ведь и тут Мечта, конкретное дело, которому человек отдается со всей увлеченностью, — спасение от одиночества, потому что один увлеченный всегда поймет другого такого же, хотя и будет, может быть, до хрипоты, до помрачения рассудка даже, спорить, что предмет его увлечения, несомненно, достойнее, чем предмет оппонента. Вот что объединяет — Мечта!
И еще… «Верьте не в чудеса вне вас, а в чудо живущей в вас самом любви, притягивающей к себе весь огонь сердца встречного. Не тот день считай счастливым, который тебе что-то принес приятное, а тот, когда ты отдал людям свет сердца… Двигаясь дальше по пути совершенствования и знания, человек осознает, что нет вообще чужих и своих. Что есть везде и всюду такие же люди, как он сам» — это тоже из откровений мудрецов Индии. И не о том ли самом говорит опыт путешественников всех времен?
Да, именно здесь, на берегу ледяной Кызылсу, я еще раз вспомнил эти слова.
Совсем недавно я прочитал интереснейшую книгу Мишеля Песселя, французского географа, этнографа-путешественника, который одним из первых посетил два небольших государства, затерянных в труднодоступных горах Тибета, — Мустанг и Бутан. Существуют они давно, но, отрезанные от остального мира, развиваются совершенно самостоятельно. И вот в середине 60-х годов XX века вдумчивый и серьезный европеец, достаточно опытный путешественник, добившийся с большим трудом разрешения местных властей, посетил их. Что же он там увидел?
Чтобы ответить на этот вопрос подробно, нужно прочитать книгу (она так и называется: «Путешествия в Мустанг и Бутан». М., изд-во «Мысль», 1978). Но несколько мест из нее произвели особенное впечатление на меня, и три отрывка я хочу здесь привести.
Мишель Пессель описывает свое посещение дзонга (крепости) Тонгса в государстве Бутан и беседу с тримпоном («властителем закона». — Ю. А.), который представляет собой высшую местную власть.
«Тримпон представил меня своей дочери, красивой девушке лет шестнадцати; стриженые волосы придавали ей очень современный вид. Она была одета в длинное, до пят, клетчатое платье, скрепленное на плечах чеканными серебряными застежками. Я бы не отличил ее от привычных мне молодых людей, хотя ей не доводилось ни разу в жизни видеть автомобиль или слышать радио. Она не подозревала о существовании магазинов женской одежды или капризах моды, и, когда она выйдет замуж и будет рожать ребенка, ее не повезут в клинику. И все же ничто или, чтобы быть точным, почти ничто не выделяло ее из среды сверстниц на Западе.
Мы были современниками — она, ее отец и я. Мы абсолютно одинаково реагировали на жалость и сострадание, гнев и неудовольствие. Мы хохотали над одними и теми же вещами и говорили на одном языке.
На Западе часто думают, что игрушки «новой» цивилизации сделали нас другими. Это не так. Разве у этой девушки иные мечты и желания? Она тоже хочет быть счастливой и красивой, любить и быть любимой, болтать с подружками, привлекать внимание. Какое дело, что на бутанке иное платье? Какая разница, что она готовит у очага, а не на электрической плите или что музыка, которая ей нравится, не так ритмична?
