Михаил Алексеев - Пути-дороги (Солдаты - 2)
-- Капитуляция, значит? -- полюбопытствовал Никита Пилюгин, с удовольствием произнося слово, о существовании которого вряд ли подозревал раньше. -- Полная?
-- Тут что-то другое, -- сказал Забаров, показывая на румынскую газету, которую услужливо сунул ему Димитру Бокулей. -- А ну, Георге, переведи! -попросил Федор.
Бокулей стал читать сначала про себя. Разведчики видели, как загорелое, конопатое лицо солдата светлело. Бокулей тряхнул желтой шевелюрой и перевел:
-- "В критический для Румынии час я решил для ее спасения прекратить военные действия против объединенных наций, создать правительство национального единства и выполнить волю страны, заключив мир с объединенными нациями. С этого момента все военные действия против Советской Армии и состояние войны с Великобританией и США будут прекращены".
Это было заявление короля Михая.
Забаров заметил:
-- Разумно, а как посмотрят на это немцы?
-- Они уже бомбят Бухарест. Направили к городу свои войска, -- ответил Георге Бокулей. -- Вот тут об этом пишут. Говорят, рабочие в Бухаресте восстали против Антонеску и немцев.
-- Так... -- задумчиво сказал Шахаев, который вcе время до этого молчал, занятый какими-то своими мыслями. -- Так, -- повторил он, а сам думал об одном и том же: о румынском коммунисте Мукершану, -- парторг знал от начальника политотдела, что Мукершану находится в столице Румынии. -- Кто же сейчас в румынском правительстве -- Антонеску? -- обратился он к Бокулею.
-- Создано новое правительство во главе с генералом Санатеску.
-- Сатанеску, говоришь? -- быстро переспросил Ванин, тщательно подчеркнув умышленно искаженную им фамилию генерала. -- А кто он такой, этот Сатанеску, из каких слоев?
-- Пишут, что Санатеску находился в оппозиции к фашистскому режиму Антонеску, -- ответил Бокулей.
-- Сатанеску -- Антонеску! -- проскандировал Семен. -- Не одна ли они пара сапог?
-- Как так?
-- Что значит -- в оппозиции? -- не унимался Ванин, теперь уже повернувшись к Шахаеву.
-- Оппозиция -- несогласно. Значит, этот был не согласен с фашистским режимом.
-- А чего ж он раньше не проявил своего несогласия? Антонеску не трогал его, он не трогал Антонеску. Хорошенькое несогласие!.. Нет, дружки, тут что-то того... -- и Сенька, пошевелив у своего правого виска пальцами, энергично сплюнул. -- Нe по душе мне ваше новое правительство, Бокулей! Разобраться в нем надо. Гляди, как бы вас опять не надули!..
-- Придет время, народ разберется. Он ведь сейчас очень разборчивый стал, народ,-- успокоил Сеньку парторг.
Разведчики замолчали. По обеим сторонам дороги темной стеной стояли запыленные сосны. В кюветах валялись опрокинутые повозки, армейские кухни, убитые лошади, вывалившиеся из черных разбитых ящиков снаряды, противотанковые и зенитные патроны, противоипритные накидки, противогазы, фляги в серых потертых чехлах, кучи винтовок и автоматов; кое-где застряли, накренившись в сторону, темно-рыжие танки с большими черными крестами на бортах.
Где-то высоко над головами разведчиков гудели самолеты. По рокоту моторов они не были похожи ни на русские, ни на немецкие.
-- Американцы...
-- Опять Плоешти бомбили.
-- Может, и не Плоешти -- у них там нефть. Бухарест разрушают да заводы румынские. Ишь зачастили когда не надо-то!
-- Боятся, как бы народу румынскому не досталось...
-- Пораньше-то их не было.
- Их, поди, хватил удар, когда они узнали о нашем наступлении.
-- Не по нутру им это, ясное дело! -- воскликнул Семен.
Кони понесли разведчиков под гору, где раскинулся город Бакэу. В городе забаровцы, к удивлению своему, увидели казаков генерала Плиева и, не задерживаясь, направились дальше. Однако за городом им пришлось остановиться. Они встретили казака, который, схватив одного перепуганного румынского капрала за шиворот, злобно тряс его.
-- В душу... я тебе покажу, мамалыжник ты несчастный!..
-- За что ты его? -- бледнея и едва сдерживая себя, спросил подскакавший к казаку Аким.
-- Вот, видишь?.. -- казак, багровый от ярости, сунул в руку Акима фотографию, на которой был изображен румынский солдат, уводивший со двора украинской колхозницы корову. -- Узнаешь этого молодчика?.. В кармане у него нашел. Бережет, грабитель!.. -- и казак занес было руку, чтобы ударить румына, но Аким с удивительным проворством нагнулся и перехватил руку казака.
-- Не сметь!.. -- задыхаясь, хрипло проговорил он, блестя очками на горбатом, ястребином носу. -- Не смей бить!..
Казак, не ожидавший такого оборота дела, молча и растерянно смотрел на худого длинного солдата, сутуло и неловко сидевшего на коне.
Аким заметил эту растерянность и заговорил уже мягче:
-- Дурень!.. Неужели не понимаешь, кто ты есть и зачем мы тут? Разве мстить мы пришли этому несчастному капралу? Посмотри, как он дрожит весь! Придет время, когда он, -- Аким кивнул в сторону румына,-- сам разорвет в клочья этот фотоснимок. Со стыдом, с презрением к тем, кто послал его в нашу страну. Верни ему снимок! -- И Аким, соскочив с коня, отдал снимок румыну.
Сенька, наблюдавший за своим другом, на этот раз не испытывал желания возразить Акиму, вступить с ним в спор, как делал он в подобных обстоятельствах раньше: слова Акима показались ему разумными и понятными. Разведчик чувствовал, что он и сам сказал бы казаку если не такие в точности слова, то во всяком случае очень похожие на них.
С той поры, как Ванин перешел границу родины, он сильно изменился. Сейчас он с непохожею на него осторожностью относился к своим словам и поступкам. В его действиях уже не было прежней бесшабашности: даже балагурство, без которого он, конечно, не мог прожить и одного дня, теперь имело несколько иное свойство: в нем все чаще проскальзывали серьезные нотки. Должно быть, это происходило оттого, что Сенька, подобно многим нашим бойцам, хорошо понимал, что пришел он на чужую землю не только затем, чтобы разгромить врага, -- это было ясно каждому, -- но он чувствовал, что благодаря его приходу на этой земле должно было произойти что-то очень важное и значительное, что это важное и значительное должно было родиться и развиться из того, что несли с собой он, Семен Ванин, и его товарищи.
-- Вот же человек! Не понимает, что он делает!.. -- сказал Сенька о казаке, прислушиваясь к тому, что отвечал Акиму кавалерист. Сенька сгорал от нетерпения вступить в беседу с казаком, но должен был признаться, что лучше Акима ничего не может сказать.
2
К вечеру забаровцы достигли возвышенности, покрытой густым лесом. Тут было тихо и безлюдно. В глубине леса на разные лады щебетали невидимые птицы, колотил носом дятел; глухое эхо далеко разносило его рассыпчатую дробь. От темного и сырого леса веяло прохладой и первозданными запахами грибной плесени и сгнившей замшелой коры. Темная лесная громада звала, манила в свои могучие объятия, шепча что-то ласковое тяжелыми лапчатыми листьями, чуть тронутыми осенним желтым тлением.
