Андрей Богданов - Суворов
«Их пехота, когда бывает, — пишет генерал о конфедератах, — и малолюдна, и ничего не стоит; кавалерия какая бы то ни была ее должна изрубить или пригнать» в плен. «Их драгуны или карабинеры… только по платью и вооружению, в прочем — один сброд». «Их надлежит немедленно фронтом ломать и сильно рубить, а казакам, если случится, то с тыла и крыльев их колоть или разбирать в полон и отдавать в резерв. Затвердить нашей кавалерии весьма, что гусары их еще слабее иных, ибо сброд… пьянее прочих»; в основном «беглые венгерские крестьяне, которые… к одежде гусарской привыкли, ибо и крестьянская их такая же».
В шляхетских хоругвях и в гусарах есть хорошие стрелки-наездники, прозванные «охотниками», — завершает характеристику противника Суворов. Но их искусство тщетно, потому что войскам ныне приказано в перестрелки «с мятежниками не вступать и как людей, так и время напрасно не терять, но делать скорый и сильный удар». А «тех наездников могут стрелять егеря, (хотя) и без того они всегда жертвой палаша и пик бывают» (Д I.128).
Палашом действовали тяжелые кавалеристы — карабинеры, пикой — казаки. Конницу, особенно стоявших с ним в Люблине карабинер, Александр Васильевич тренировал сам, хотя и понимал, что со своей щуплой фигурой, на маленькой лошадке выглядит среди рослых всадников на их крупных конях смешно, «по-арлекински».
Главной проблемой обучения регулярной кавалерии была езда строем. Атакуя четкой линией, по старому уставу в три, по румянцевскому «Обряду службы» — в две шеренги, карабинеры и более легкие драгуны сметали с поля боя любых иррегулярных наездников. Потеряв строй, они должны были собираться в полминуты, а не за несколько минут, как Суворову сличалось наблюдать. Пришлось генералу самому экзерцировать конников, особенно заездам в построение эскадрона из взводов, из эскадрона — во взводные порядки, в прямую, длинную и плотную линию, колено к колену.
«Атаке, рубке палашами я учил, хотя то арлекинская позитура, драгун — стоя, шагом, рысью, а потом вскачь делать карьер (самый быстрый аллюр лошади. — Авт.). Став на стремена, нагнувшись на конскую шею, (всадник) каждого рубит чрез его конскую голову[41]. Лошадь не боится блеска, он рубит низко пехоту, выше конницу. Прежде подлинной рубки привыкнет к отвесу палаша. Прошлый раз из всех тех, кого карабинеры рубили, большая часть ускакала раненые, а малосильных драгуны рубили наповал. Пистолет не бьет, а доканчивает. В погоне бунтовщики стреляют хорошо, и дай Бог! Недосуг им долго тем забавлятца, сверкает палаш! Карабин не на крюке, а в бушмете крепко к седлу привязан — он карабинеру» нужен, когда тот спешивается. Положение устава, что карабинера (как и драгуна) можно использовать в пешем строю, казалось Суворову упадническим: «Карабинер без лошади, как бочка без вина». Лошади, правда, часто были не обучены, состав их был в Польше ужасен: «посади лопаря на такую лошадь, как такого кавалериста на его оленя или на холмогорскую корову».
Столкнувшись с проблемами конницы, Суворов (в посланном Веймарну «Примечании для экзерцирования») пожалел даже нелюбимого им немца, гусарского полковника Древица: «Ему еще, как чужестранцу, выправлять моего тяжелее». Гусары и драгуны представлялись генералу лучшим видом войск в Польше: «Карабинеры всегда будут тяжелы против бунтовников».
Учебных проблем не было у Александра Васильевича с казаками: этих иррегулярных всадников он в атаке использовать запретил: «Казакам же, в каком бы то ни было генеральном деле, никогда не атаковать, но карабинерам — в поле, пехоте — в лесу и местах суровых и тесных; но пика их, по легкости лошади, служит только бегущему в крестец. Иное есть схватить малую партию»: нелепо тяжелой кавалерии гоняться за бегающей шляхтой …
Постскриптумом к этим мыслям, заложившим фундамент «Науки побеждать», стало письмо Александра Васильевича от 25 февраля 1771 г. на Пулавский пост, ротмистру 3-го кирасирского полка Вагнеру, который прислал эмоциональный рапорт о якобы огромных силах мятежников. «Как не стыдно, — укоряет генерал, — и на некоторое мое отсутствие голову потерять! Неужли… вы начинаете пить кофе и играть в тавлеи?»
Суворов предлагает ротмистру прогнать из его района отряды «грабителя бесчестного Пулавского, даже до его святотатственного места, где истинное на него наказание от Матери Божией последовать может»(т.е. до Ченстоховского монастыря, где засели мятежники). А не просить о «сикурсе» и «замучить моих карабинер, готовящихся на иные важнейшие предприятия». Генерал показывает, как важны на войне правильные слова, выражающие суть наступательной тактики:
«Сикурс есть слово ненадежной слабости, а резерв — склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое и никогда, как и сикурс, слово чужестранное, да на русском языке… никогда не употребляемое и от меня заказанное, а на то служит — осторожность. А кто в воинском искусстве мудр, то над этим — предосторожность, а не торопливость. Свыше же резерва называется — усиление, то есть что и без него начальник войска по размеру его искусства и храбрости сильным быть себя почитает. Сикурс, опасность и протчие вообразительные во мнениях слова служат бабам, которые боятся с печи слезть, чтоб ноги не переломать, а ленивым, раскошным и тупозрячим для подлой обороны, которая, по конце, худая ли, добрая ли, рассказчиками также храброй называется» (понятия выделены мной. — Авт.).
Суворов советует Вагнеру обучать пехоту по образцу «моего известного Суздальского учреждения». С кавалерией у него достаточно сил для защиты Пулавского района от происков конфедератов. «Однако же, как бунтовников подлыми ни считайте, но никакого злодея уничтожать не должно, а оружие низложив, оказывать всякое благоволение. Мужайтесь и успокойтесь» (Д I.237).
ЛАНДСКРОНА
В Польше, в глубоком тылу, вдалеке от полей славы, действовало немало инициативных штаб-офицеров. Суворов не выделился бы из их числа, если бы его мысли о военном искусстве остались на бумаге. Но рапорты о боевых действиях его войск составляют подробный учебник новой тактики.
В январе 1770 г., когда Суворов «здоровьем поослаб», конфедераты расшалились в Сандомирском воеводстве. «Дабы их силу силой отвратить… и здешную сторону привести в некоторую безопасность, — рапортовал Суворов, — за благо рассудили с Крашниковского поста порутчики: Воронежского драгунского Китаев, Суздальского пехотного полков Шипулин, прапорщики Арцыбашев и Волков, — на них выступить, что они и учинили с человеками близко ста и единорогом». 20 февраля под Опатовом они разбили отряд полковника Мощинского из 800 конфедератов с пушкой. Противник потерял около 100 человек; «помощью Божией с нашей стороны убитых нет, ранено: мушкетер 1, казак 1, под господином Арцыбашевым убита лошадь. Взято при сем случае в добычу: сукон 50 половинок, также несколько шитого платья, — поделят на всю команду» (Д I.79).
