Роберт Форте - Тимоти Лири: Искушение будущим
Наши мысли стали серьезными, почти мрачными. По дороге сюда мы с Майклом говорили об идее греха против Святого Духа — что может быть признано грехом, которому'нет прощения. Мы говорили об этом как о чем-то, вроде универсального проекционного теста для Средневековья — что именно человек мог расценивать как свой величайший грех в те времена. Теологически это было прерогативой дьявола — заставить человека сделать нечто, что навсегда отсечет его от источника красоты и спасения.
Во время сеанса Майкл вернулся к этой теме и вновь начал обсуждать ее. Джордж, у которого был великий талант к практическим деталям, очень заинтересовался тем, где именно пролегает та граница, после которой грех становится смертным грехом. Он спросил Тима как единственного представителя католичества: «Что делает Церковь, когда сталкивается с теми ред-кими случаями, которые выходят за рамки существую-щих правил? Что она делает, когда встречает совершен-но новые явления или события? Например, приходит крестьянин к священнику и говорит: "Я вчера принял эти таблетки и встретил Христа, мы пожали друг другу руки и отлично провели вечер, но все почему-то говорят мне, что я сделал что-то неправильное". Как Церковь к этому отнесется? Что скажет священник?»
Когда все успокоились от конвульсивного смеха, Джордж вновь обратился к Тиму: «Я серьезно».
Я почувствовал волну симпатии к Джорджу и взглянул на Тима. Тот молчал. Я пристально посмотрел на него и повторил вопрос Джорджа: «Что скажет священник в этом случае, Тим?»
Тим очень сконфузился. Казалось, что он не слышит вопроса. Я повторил вопрос. Тим долго смотрел на меня, ничего не отвечая. Я сам удивился тому, каким важным этот вопрос мне начал казаться. Он имел отношение и к сегодняшнему вечеру, и к нашей работе, и ко всей нашей жизни, которая привела нас к такому серьезному увлечению этими веществами — хорошо это или плохо?
Этот вопрос оказался фундаментальным вопросом о бытии и личном долге, это был вопрос, на который каждый из нас должен был найти свой ответ. Я почувствовал, что Тим именно это имеет в виду своим молчанием — что каждый из нас должен самостоятельно решить этот вопрос. Когда я это понял, то почувствовал, что по моим щекам катятся слезы — и это не были слезы печали.
Некоторое время спустя Тим начал рассказывать историю об одном своем знакомом католике, который осуждал некоего парня с обычными сексуальными пристрастиями, делая из него какого-то монстра. Я понял, что это было ответом священника на вопрос Джорджа о том, как определять грех; в основе католической концепции греха лежит глубокое отвращение к сексуальности.
Когда я пытался рассказать Майклу, как я понял эти два «ответа» — один человеческий, а другой католический, — я сообразил, что Тим сказал это все ненамеренно. Таким образом он выразил протест против того, что не слышал и половины нашего разговора, и должен теперь иметь дело с «фикцией воображения Джорджа».
Когда мы вышли на улицу, в холодную, снежную ноябрьскую ночь, Майкл, Тим и я, Тим сказал, что мы очень озадачили его своим вопросом. Он сказал, что уже давно относился к нам как к равным и почувствовал себя преданным, когда его стали вынуждать отвечать на религиозные вопросы. «Чем вы, ребята, занимались все эти месяцы?»
Майкл стал говорить об учителях дзен, Будде и Христе, и главное, что он хотел сказать — что Тим должен смириться с ролью учителя, для того чтобы мы могли чему-то у него научиться. Речь его была очень быстрой. Все лидеры должны пройти через процесс осознания того факта, что они предназначены к своей миссии лидера, хотя бы им и хотелось быть просто ровней своим ученикам.
Когда мы вернулись в дом, Понтер говорил о том, что, может быть, наступит время, когда он решит уйти от Тима, потому что он не согласен с ним и не хочет, чтобы эта чистота была осквернена. Он понял, что Тим был втянут в порочную игру, поскольку был очень наивен.
«Тебе ведь нравится твоя работа в тюрьме, разве нет? Разве ты не хочешь ее продолжить?» — сказал Тим. Голос его звучал тихо и примирительно.
Комната погрузилась почти в полную темноту. Долгое время мы все сидели молча. Потом Гюнтер сказал: «Знаешь, Тим, только еврей и католик могут вести подобную дискуссию».
«Ну и что же мне остается делать?» — спросил Тим. Потом он сказал, что всегда расценивал всех нас как равноправных партнеров, как группу единомышленников, работающих сообща ради общих целей.
«Да, теперь я это понимаю. Но было время, когда я пре-возносил тебя, смотрел на тебя снизу вверх, поклонялся тебе — теперь ты опустился до уровня обычного человека».
Джордж Литвин издал протестующий вопль. «Погоди минутку, погоди-ка… Я не еврей и не католик, так что я могу быть беспристрастным. Было такое время, когда евреи превозносили одного человека и обожествляли его, а потом прибили его гвоздями ко кресту, когда обнаружили, что все-таки он был человеком. Было это на самом деле или нет, но это неприемлемо; это традиция, которую мы должны изжить. Это в еврейской традиции, одни люди ближе к Богу, чем другие. Но есть и другая, традиция Декларации Независимости, когда люди с(ь брались, чтобы написать закон равенства».
Джордж был великолепен. Он защищал новые ценности, несовместимые со старыми, когда люди сначала превозносили других людей, а потом побивали камнями или прибивали к кресту, он говорил о всеобщем равенстве, и общих целях, и общей ответственности. Нам всем сразу стало гораздо легче. Мэйнард и Фло обнялись.
Напряжение было снято. Когда Джордж кончил свою речь, Тим резко встал и не говоря ни слова, прошел в кухню, оставив дверь открытой. Яркий луч света ворвался в комнату. Мрачный туман зарождавшегося было религиозного фанатизма был рассеян. Тенденция сверхидеализации потенциального лидера была в корне пресечена, во всяком случае для той группы в то время.
Во время наших дискуссий мы иногда полушутливо отмечали, что Тим был самым далеким оттруппы — в своем отношении к психоделикам он был на том конце шкалы, куда мы не собирались идти. «Ну до такого экстрима мы не дойдем, мы не такие сумасшедшие, как Тим». Но тем не менее, следуя внутренней логике наших опытов, мы все чаще замечали, что след в след идем за ним и в конце концов начинали разделять его мнения. Во всяком случае на какое-то время.
Наша работа продолжалась всю зиму и весну 1961–1962 годов. После экспериментов, призванных выработать методы достижения положительных, значимых результатов в тюремном проекте, которые смогли бы привести к терапевтическим изменениям, Тим продолжил работу по исследованию творческих аспектов наркотика. Для того чтобы найти представителей творческих профессий, он начал общаться с литературно-художественными кругами Нью-Йорка. Как только те слышали слово «пси-лоцибин», они тут же изъявляли желание попробовать его. Результаты опытов должны были быть описаны. Наши папки стали заполняться отчетами писателей, джазовых музыкантов, поэтов, художников и философов.
