Давид Каган - Расскажи живым
— А как называется ваш отряд?
— Имени Калинина. Отряд новый в этих лесах, только недавно пришел с востока.
Его товарищ вытащил из сумки порванную плащ-палатку.
— Разворачивай. Может, на всех хватит.
Разведчики вернулись к рассвету. Выслушав их рассказ, Петр долго совещается с Николаем. По-видимому, Николай имеет какие-то полномочия в группе, без его согласия Петр не принимает решений. Петр объяснил собравшимся вокруг него партизанам, что в связи с изменившейся обстановкой группа должна вернуться в отряд.
— Обмотайте ноги тряпками, — посоветовал нам Николай. — Легче будет идти. В отряде что-нибудь найдем на ноги, обуем.
У ребят нашлись лишние портянки, отдали нам. Сейчас можно смело ступать и быстрей идти, не боясь, что острый камень или сук поранят ногу. Продвигаемся густым лесом, пересекая широкие в этих местах просеки. На наш вопрос, почему просеки такие широкие, нам объяснили, что вся Беловежская пуща разделена такими дорогами на правильные километровые квадраты или кварталы.
— Для удобства охотников. Сюда на охоту приезжали польские паны-магнаты, князья и графы со всех стран.
Я вспомнил сообщение газет в тридцать девятом году о встрече в Беловежской пуще Риббентропа и польского министра иностранных дел Бека, о их совместной «охоте».
В самом квадрате — девственные заросли, бурелом, полумрак, сырость. Порой встречается настолько густой ельник, что, устав продираться сквозь колючие иглы, хочется лечь и ползти на животе под разлапистыми ветками. А выйдешь на просеку и будто на проспект попал: широкая, с отремонтированными мостками, тут ноги отдыхают, ступая по ровной, заросшей травой земле. Ни ям, ни коряг, ни сучьев.
У края одной из просек, в канаве, устроили привал. В сумках партизан уже почти не осталось продуктов, с едой закончили быстро. Но никому не хочется подыматься. Так бы лежать еще полчаса, час, подняв ноги на край канавы.
— Эй! Хлопцы! — послышался крик того, кто наблюдал слева. Все выскочили на дорогу. Метрах в пятидесяти, по освещенной неярким солнцем просеке, неторопливо идет семейство диких коз. Низкорослая, с длинной, бурой, почти рыжей шерстью мать и по бокам ее двое козлят. Заметив людей, козы остановились.
— Не стрелять! — приказал Николай.
Но один, в кожаной куртке, Матрос, как все его называют, то ли не услышал команды, то ли не сдержался и ударил из автомата.
— Мимо! — весело крикнул кто-то. Козы вихрем поскакали обратно и скрылись за поворотом просеки. Матрос, в ответ на упрек Николая, оправдывается:
— Я и не целился. Спугнуть хотел.
Места эти хорошо известны партизанам. Вскоре открылась широкая поляна. На противоположном конце ее стоит стог сена и около него только что обстрелянная семья коз. Как ни в чем не бывало пощипывают сено.
— Прошлый раз, когда здесь шли, мы лося видели, — рассказывает впереди идущий партизан. — Кра-а-са-вец!
Опять свернули в лес, на едва приметную тропинку. Привалы делаем короткие, Продуктов ни у кого нет, все торопятся скорее добраться до лагеря. Ночью переходим болото. Холодная вода, как раствор соли, разъедает ссадины на ногах. С трудом вытаскиваю ноги из холодной жижи, тянет сесть на первую попавшуюся кочку. Болотные гнилушки светятся яркими точками: кажется, кто-то разбросал по болоту горящие угли.
* * *Чем ближе к отряду, тем веселей лица и чаще слышен смех. К посту подошли в середине дня. Нас, новичков, с собой не повели.
— Ждите здесь! — сказал Петр, уходя вслед за своей группой в глубь леса.
Мы опустились на траву. Жесткие кустики черники густо покрывают землю. Протяни только руку — и соберешь горсть зрелых ягод. Часовой, опершись на винтовку, с интересом смотрит, как мы жадно поглощаем чернику. Высокий, красивый парень, с открытым лицом. Видом своим он напоминает красногвардейца времен гражданской войны: застиранная гимнастерка а брюки, на ногах обмотки и тяжелые ботинки. Сахно показалось, что лицо часового ему знакомо.
— Тронза Борис, — ответил парень на вопрос Сахно
— Нет, не он... — вздохнул Алексей. — А до партизанского лагеря отсюда далеко?
— Скоро узнаете! — уклончиво отвечает партизан.
— Ты что пристал? — шепотом прикрикнул Клавдий. — Он ведь на посту!
Ничего не напоминает, что где-то поблизости находится партизанский лагерь. Тишина. Высоко над головой слегка шумит ветер, обнимая и раскачивая вершины стройных сосен.
На пост явился посыльный и, поговорив с часовым, кивнул нам:
— Пойдемте!
Лагерь показался нескоро, наверное, с километр прошли от поста.
— Вот они, дядя Миша! — окликнул провожатый усатого человека, возившегося с бидонами у большого костра. Повар видимо, уже был предупрежден, он показал на поваленное дерево:
— Садитесь! Сейчас подкрепимся!
Одет по-крестьянски, от всей его сутулой, широкоплечей фигуры веет чем-то домашним, родным. С жадностью подхватываем ложками куски мяса из глубокой миски, а он смотрит, приговаривает:
— Не сразу, не сразу. Как бы живот не повредили...
Кухня находится на краю лагеря. Рядом слышны голоса людей, негромкий стук топора. Густой лес скрывает партизан. Ни землянок, ни палаток не видно.
На тропинке, что ведет из лагеря на кухню, показалось трое военных. Посмотрев в их сторону, мы дружно поднялись. Будто и не было никогда плена! И повозки с трупами, и пулеметные вышки над колючей проволокой, — все дурной сон! Вот приближаются три командира Красной Армии. Первый — в форме, со знаками различия.
Вглядываюсь в одного из них, что идет третьим. Неужели Кириченко, командир минометной батареи?!
— Здорово, хлопцы! — запросто, как к знакомым, обращается идущий впереди. Лицо скуластое, с коротким, немного курносым носом, грудь перетянута портупеей, на петлицах — три квадратика, значит, старший лейтенант. — Сыты?
— Спасибо! Сыты!
Поздоровались за руку с каждым из командиров.
— Вы ведь Кириченко? — спрашиваю я, подходя к самому молодому из них, — командир батареи из пятьдесят девятого?
— Кириченко. — отвечает он, удивленно поднимая брови.
— Я — врач санчасти полка, вы меня, раненого, грузили на машину. Помните, на кладбище?
— Да! Помню! — Осмотрел еще раз, задержал взгляд на опухших ногах. — Да-а... У меня тоже всяко было. Сейчас в отряде начальником штаба. За фронтом уже побывал, на Большой земле. Наш командир отряда, — показал он на старшего лейтенанта. — А вот — комиссар Лукьянов.
— Врач, значит? — Комиссар, пожилой человек, с глубокими морщинами на лице, сочувственно рассматривает нас. — Как фамилия?
