Никлас Бурлак - Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945
Оксана, лежа лицом вниз, протянула мне руку, я ей — свою. Так мы лежали (казалось, вечность) держась за руки, в то время как землю вокруг нас сотрясало от разрывов множества бомб и пулеметных очередей. Одна мысль сверлила мне голову: «Вот здесь мы с ней будем убиты одной и той же немецкой пулеметной очередью и разорваны одной и той же немецкой бомбой, если случится прямое попадание. Воля Господня, только, Боже праведный, упаси нас обоих от того, чтобы нам оторвало руки или ноги!»
Этот ад, казалось, продолжался целую вечность, хотя на самом деле прошло не более пятнадцати или двадцати минут. А когда все внезапно прекратилось, мы с Оксаной одновременно повернулись нашими ужасно замурзанными лицами, чтобы убедиться, что оба живы и, может быть, невредимы. Осмотрев руки и ноги, мы вдруг обнаружили, что лежавший рядом с нами усатый старлей железнодорожных войск мертв. Оксана ощупала его окровавленную сонную артерию и произнесла одно слово:
— Готов…
На поле вокруг нас «готовых» оказалось еще девять человек и более дюжины тяжело и средней тяжести раненых. Ими занялась Оксана, а я побрел к лесу искать Олега. Его среди убитых и раненых, слава богу, не было.
Фашистские «стервятники», как их называли солдаты Красной армии, больше не возвращались. Вспомнилось, как 15 апреля прошлого года на станцию Курская-сортировочная они после первого налета возвращались еще дважды, бомбили город и железнодорожный узел каждую ночь, а то и дважды за ночь. А в этом году у них то ли самолетов, то ли топлива, то ли бомб не стало хватать для двойных или тройных налетов. Немецкие пилоты, видимо, решили, что они свою задачу выполнили, и не стали нас больше беспокоить.
Олег Милюшев распорядился увезти всех раненых в ближайший медсанбат или в полевой госпиталь, после чего Оксана должна была вернуться к нам. Вести колонну танков и бронетранспортеров в Паперню Милюшев решил ночью.
7 июня 1944 годе
Лесной массив на севере Гомельской области
Союзники наконец открыли свой давно обещанный второй фронт в Нормандии, на севере Франции. Сегодня в 1.05 я услышал об этом по радио в землянке командира роты майора Жихарева. Услышал голоса президента Рузвельта и главнокомандующего союзными войсками генерала Эйзенхауэра. Радость моя была безграничной. Мне казалось, что под командой американского генерала окажутся мои кузены Джо и «маленький» Джон, муж моей сестры Энн Артур и что скоро я с ними встречусь в Берлине. Хотя до германской столицы еще надо было с боями пройти свыше полутора тысяч километров.
Накануне, 6 июня, в 23.45 Оксана и я готовились к отбою у нее в медпункте, как вдруг к нам вошел комвзвода Олег Милюшев и с тревогой в голосе сообщил:
— Тебя, Никлас, срочно требует к себе в штабную землянку комроты майор Жихарев.
— С вещами? — пошутил я.
Олегу, видно, было не до шуток, и он повторил:
— Срочно! Что-то, кажется, чрезвычайное. Имей это в виду.
Тон, с которым Олег это произнес, нас с Оксаной озадачил.
— Меня одного требует?
— Да! — ответил Олег и покинул землянку.
— Хорошо, — громко произнес я ему вслед.
После того как Олег ушел, я спросил Оксану:
— Как думаешь, что такое срочное среди ночи?
— Может быть, нужно что-то перевести для него? — предположила Оксана.
Но на душе у меня было тревожно. Такой вызов среди ночи напомнил мне 1937–1938 годы в Макеевке, когда по ночам там исчезали ответственные работники. Если за ними приходили ночью энкавэдэшники и уводили их из дома «с вещами», это значило, что мы, жители многоквартирного дома, их больше не увидим. Так случилось с инженером Болтянским, с Георгием Гвахарией, с секретарями горкома и обкома партии.
Если у нас в роте кому-то говорили днем «На выход с вещами», это означало, что его переводили в другое подразделение, а если ночью, то его арестовывают. Мне вспомнился неприятный эпизод в московской партизанской школе. Моего однокурсника из Эстонии по имени Арт вызвали глубокой ночью «с вещами», и мы его больше не видели. Другой однокурсник сказал утром: «Я знаю, что с ним случилось. На прошлой неделе он спрашивал, сколько стоит отправить письмо в Швецию. У него там жила родная сестра, и он с ней переписывался. Это переписка с заграницей!»
Дочь Рокоссовского не рассказывала мне подробностей того, как арестовывали ее отца в 1937 году — днем ли, ночью ли, «с вещами» или без. Но вполне возможно, что первой энкавэдэшной зацепкой была его переписка с родной сестрой, жившей за границей, в Варшаве.
Пронеслось вихрем в голове: ведь и моя родная сестра тоже живет за границей, на моей и ее родине — в Штатах. Впрочем, я с ней после начала войны и не пытался вести переписку…
Я увидел тревогу в глазах Оксаны.
— Знаешь, дорогая моя Принцесса, — сказал я ей, — если я до утра не вернусь, запомни на все оставшиеся тебе годы, что люблю я тебя больше, чем свою непутевую жизнь.
А она в ответ, как это сделала моя мама, когда я покидал наш дом в Макеевке, перекрестила меня и произнесла:
— Иди, Никки, с Богом!.. Я тоже тебя люблю больше жизни. Иди, Николасик, с Богом! — Потом добавила: — Все будет хорошо: сердце мне это говорит.
Но почему Олег, ставший для меня почти как брат, таким странным тоном сообщил, что меня ночью вызывают в штабную землянку? — думал я по дороге к майору Жихареву. Один там наш комроты или еще с кем-то?
«Думы мои, думы мои, тяжело мне с вами…» — писал в свое время любимый украинский поэт моего Пап — Тарас Григорьевич Шевченко.
Майор Жихарев в штабной землянке оказался один. Он сидел за столиком, на котором лежал темно-серый рюкзак и какой-то аппарат. Подойдя ближе и собираясь доложить о своем прибытии, я разглядел, что в руках у майора не что иное, как настоящий «северок» с малой выдвижной антенной и лежавшими рядом наушниками. Я был приятно удивлен, будто неожиданно встретился с моим ближайшим родичем. Все мои относительно «с вещами или без» мгновенно улетучились, и, вместо того чтобы доложить майору о своем прибытии по его приказанию, я вдруг выпалил:
— Это же легендарный «северок», товарищ майор, приемник и передатчик в одном!
— Советский? — спросил Жихарев.
— Так точно! В апреле прошлого года я вам докладывал, что знаком с этой радиостанцией, и вы меня сразу определили стрелком-радистом на тридцатьчетверку.
— Помню, — сказал Жихарев. — Почему же здесь все по-немецки или по-английски написано? Даже на запасных батарейках?
— Это же деза для противника, товарищ майор! «Северок» изобрел в 1939 году один талантливый студент, он получил за это орден Красной Звезды. Первоначально «северок» предназначался для геологоразведки и высокогорных советских экспедиций. А в конце 40-го года его наглухо засекретили и стали производить только для партизанских отрядов и советских диверсионных групп, действующих в тылу врага. В рюкзаке еще должна быть толовая шашка с запалом, чтобы в чрезвычайном случае аппарат можно было взорвать.
